Остин Райт - Островитяния. Том второй

Мы — древний народ и, подобно всем древним народам, живем собственной внутренней жизнью, непостижимой для тех, чьи пути меняются, обновляясь, но обновляясь лишь поверхностно.

Их нельзя винить за то, что они не видят в нас того хорошего, что собираются разрушить. Наши блага и наши богатства им непонятны, они попросту не замечают их.

Мы просим не больше, чем имели всегда. Мы не хотим ничего чужого. Мы желаем только, чтобы нас оставили в покое. Земля наша невелика. Неужели мы просим слишком многого? Лорд Мора считает — да. Я так не считаю. А теперь Совету решать, кто из нас прав!

Он резко умолк и сел. Похоже было, что он устал от слов; какая-то обреченность проскользнула в выражении его лица.

Совет расходился в жутковатом молчании. Дорна вышла вместе с Тором, понуря голову. И тут я на мгновение задохнулся от страха: а хватит ли у лорда Дорна и тех, кто хочет бороться рядом с ним, сил, чтобы противостоять тому, что угрожает Островитянии?

Когда за ленчем я рассказал Ламбертсону о происшедшем, он рассмеялся:

— Балаган! Всем все и так ясно. И какая от этого разница?.. Когда голосует Совет? Я хочу присутствовать.

Было от чего впасть в уныние. Что-то зловещее носилось в воздухе. Люди собрались вместе, но что было у них в душе, какой вес имели их решения? Силы, им не подвластные, повиновались воле, изначально заложенной в этих силах. Доводы лорда Моры и лорда Дорна избежали столкновения, если это вообще были доводы, а не выплеск давно копившихся мыслей и эмоций.

После перерыва прозвучали первые вопросы. Выяснялись всё новые подробности операции по сбору голосов, произведенной молодым Дорном, и значение ее с каждой минутой становилось все нагляднее. Высказываемые предположения, что люди относились к негласному опросу более легкомысленно, чем если бы они голосовали официально, или что голосовали только те, кто был согласен с мнением производивших опрос, лишь помогали обнаружить новые факты, делавшие результаты более вескими. Оказывалось, что люди выражали свои мнения так же ясно и четко, как если бы опрос производился с разрешения правительства. Тот факт, что опрашивавшие принадлежали к оппозиции, не давал существенной почвы для возражений. Не учитывать опрос лишь потому, что он проходил без ведома властей, значило скрывать правду за чисто техническими манипуляциями.

Лорд Мора и не пытался этого делать. С искренней озабоченностью он старался выявить любые факторы, которые могли каким-либо образом повлиять на итоги опроса. Передо мной был не следователь — мастер перекрестных допросов, умело придающий нужную окраску ответам свидетелей, а человек, честно стремящийся установить истину. Различие мнений, враждебность партий были забыты. Всех троих: лорда Мору, лорда Дорна и моего друга, успевшего ответить на многие вопросы, теперь объединяло общее желание совместно определить истинное положение дел.

Искренность и прямодушие лорда Моры воссияли, как никогда. Начинало казаться, что, какими бы ни были расхождения между ним и лордом Дорном, в них было гораздо больше сходства. Он охотно соглашался со всем, что объективно увеличивало значение опроса, а лорда Дорн с не меньшей готовностью принимал все, что могло это значение приуменьшить.

Те из публики, кто рассчитывал увидеть схватку двух чудо-богатырей от политики, явно скучали.

И все же лорд Мора скорее выиграл, чем проиграл. Занимаемая им позиция становилась все яснее и яснее. Совет стоял на страже интересов нации, и правительство полностью вверялось ему. Итоги опроса показали, сколько неравнодушен народ к судьбе родины и сколь велико его мужество, однако опрос проводился среди людей несведущих, воспитанных провинциальной косностью и не представляющих себе современный мир, его мощь и силу. Совет должен действовать осмотрительно и мудро. Пожелания опрошенных будут учтены, хотя и не обладают юридической силой. Иногда долг родителей или опекунов в том, чтобы пресекать неразумные желания ребенка. Мысли членов Совета несколько лет были сосредоточены практически на одном, в то время как народ Островитянии, с головой ушедший в ежедневные, требующие постоянного внимания и заботы дела, в лучшем случае дал первый пришедший на ум, незрелый ответ, и, как бы — официально или неофициально — ни проводился опрос, это не подлежало сомнению.

Официального, по всей форме ответа, он так и не дал. Заседание вообще носило столь неофициальный характер, что по крайней мере некоторым из нас, привыкшим к хорошо отрепетированным политическим баталиям у себя дома, не верилось в важность решения, которое предстояло принять. К вечеру, когда Совет стал расходиться, чтобы на следующий день встретиться и выслушать тех, кто еще хотел высказаться или задать вопросы, противоположные позиции Моры и Дорна, казалось, выяснились окончательно; и все же, поскольку лорд Мора и лорд Дорн настолько по-разному представляли себе ситуацию и равно искренне уверяли в совершенно разных вещах, будь я членом Совета, думаю, я попросил бы дополнительных сведений, прежде чем принять решение. Причем сведений, не касающихся возможных попыток воздействовать на Островитянию силой — мысль о войне с ее опасностями казалась сейчас неуместной: разумеется, если высылка иностранцев была предпочтительней для островитян, за нее стоило драться. Я хотел разъяснений другого характера. Что представляла на самом деле душа Островитянии? О какой внутренней жизни говорил лорд Дорн? Стоит ли во имя ее отвергать образ жизни, принятый большинством человечества? Неужели она была тем самым благом, которое перевешивало ущерб, связанный с полной изоляцией: возможный застой, недоверие и зависть?