Остин Райт - Островитяния. Том второй

Голос Наттаны зазвенел.

— Это называется эгоизм, Джон Ланг. Думаю, дело тут в его слабости, в том, что он никогда не мог до конца решиться на то или иное. Сам он от этого не страдает, но страдаем и будем страдать мы! Нас слишком много в усадьбе, и это тоже неправильно.

— У нас принято считать, что ребенку лучше в большой семье, что в ней он растет более подготовленным к жизни, — сказал я.

— Здесь не так. В нашей семье никогда не было счастья и покоя, не то что в других. У нас только два поместья, и даже нет денег купить новую землю. Скоро владение землями придется разделить, тут уж ничего не поделаешь, и скот придется перегонять с пастбища на пастбище. Эк хочет обосноваться в Верхней усадьбе, и Атт, наверное, уедет с ним. Поместья небогатые, и работы там много. Если мы, девушки, выйдем замуж, дело может поправиться, а если нет… даже и не знаю, где мы все будем жить. И отец хотел, чтобы Неттера уехала к мужу, хоть и знал, что она не питает к нему ании, потому что одной заботой для него стало бы меньше! Само собой, он бы в этом никогда не признался. Но почему сестра не могла иметь ребенка, и не выходя замуж? Я спорила с ним без конца. Он говорил, что это будет нечестно по отношению к ребенку, я — что к Неттере. Тогда отец сказал, что ее вообще не следует принимать в расчет — она виновата (во всяком случае он это подразумевал). И знаете, что может быть хуже всего из того, что он задумал? Хуже всего может быть то, что он пойдет за Морами, рассчитывая, что в новой жизни, которую нам сулят, найдутся возможности все уладить. Так чего же удивляться, что я так несчастна? Если бы не было меня, если бы семья вообще состояла из трех-четырех человек — ему бы вряд ли пришли в голову подобные мысли. Теперь он уже не с Ислой Дорном и его друзьями. Он не пойдет за ними! И он наверняка думает, как бы ему выпутаться. Он не говорит об этом прямо, но…

Наттана закрыла лицо руками.

— Ах, Джон Ланг! — горестно простонала она. — Может, все и не так. Не стоило мне вам это рассказывать.

— Нет, стоило! — воскликнул я в отчаянии. Никогда еще Островитяния не являлась мне такой.

— Нет… Я совсем перестала его понимать.

— Вы должны, если хотите помочь ему.

— Как стыдно! Уж лучше вы дали бы мне пощечину, разозлили меня!

Пригнувшись к холке своей лошади, Наттана резко рванула вперед; жеребец подо мной застыл в недоумении, но тут же пустился вдогонку.

Девушка со смехом оглянулась. Она хотела погони, и я вынужден был уступить, надеясь, впрочем, что мне не нагнать ее. Так и случилось. Наттана мелькнула и скрылась за поворотом тропинки, ведущей вниз, к берегу Хиса. Тут скачки были невозможны. Я думал, что девушка подождет меня, однако, когда мы доскакали до конца тропинки, она уже мчалась через мост. Я не отважился положиться на незнакомую лошадь из страха свернуть себе шею. Когда я добрался наконец до противоположного берега, Наттана уже превратилась в едва различимую точку, стремительно удалявшуюся через луг. Она ни разу не обернулась. Это было обидно, но еще больше меня раздосадовало, что, вернувшись, я не нашел ее и на конюшне.

Однако, когда на следующее утро Наттана, лорд Хис и я выехали в Город, девушка вновь выглядела умиротворенной и счастливой, а дружба наша стала еще крепче — ведь теперь мы знали тайные тревоги друг друга.

Проделав путь в три дня, мы прибыли в столицу к вечеру. Я простился с Наттаной, пообещав навестить ее во дворце Верхнего Доринга, потом отправился к Файнам и, зная, что Дорна обязательно должна быть где-то в Городе, искал ее взглядом повсюду.

Своим фасадом дворец провинции Островитяния, принадлежащий Файнам, вместе с четырьмя остальными зданиями, в которых размещаются верховные учреждения страны, обращен на Городскую площадь. Моя комната во втором этаже выходила непосредственно на площадь, и я был в полном смысле слова в гуще событий, пользуясь всеми преимуществами, которыми может пользоваться даже такой самозваный корреспондент, как я.

Файны еще не приехали. Я свободно распоряжался своим временем до самого вечера. Предстоящая работа была распланирована по минутам. Отчет предполагалось закончить к восемнадцатому, когда прибывает «Суллиаба».

Главное теперь было ничего не пропустить. На следующее утро я зашел к Перье, которые просили меня отобедать у них четырнадцатого. Месье Перье явно нервничал. Он понимал, что ситуация слишком серьезная для званых вечеров, но все кругом продолжали развлекаться, как обычно, и он вынужден был вести себя, как все. Сказав это, месье Перье развел руками и попросил меня рассказать о моих делах. Под конец он сказал, что завидует мне, однако жизнь есть жизнь, и он должен хоть как-то обеспечивать себя и семью. Когда я попытался выяснить, чем же, с его точки зрения, все закончится, месье Перье умоляюще взглянул на меня, словно прося пощады: его коллеги не настроены, чтобы партия Дорнов одержала верх, больше пока он ничего сказать не может.