Мишель Пейвер - Пожиратель душ

— Ссора не поможет нам отыскать Волка, — тихо сказала она. — И, по-моему, нам стоит рассказать этим людям о Глазе Гадюки…

— Ни за что!

— А если они смогут нам помочь?

— Не захотят они нам помогать! Они от нас избавиться хотят!

— Торак, это хорошие люди.

Он набросился на нее:

— Хорошие люди? Человек может ласково тебе улыбаться, а внутри иметь черную душу! Я знаю, я сам таких видел!

Ренн молча смотрела на него.

— Я не могу снова потерять его, — тихо прибавил он. — Тебе этого не понять. У тебя есть Фин-Кединн и все твои сородичи. А у меня — только Волк.

Ренн моргнула.

— Я тоже у тебя есть, — прошептала она.

— Это не одно и то же.

Она почувствовала, как у нее вспыхнули уши.

— Иногда я просто понять не могу, — сердито сказала она, — как это ты вообще сумел мне понравиться!

Тут Ренн окликнула какая-то полная, приземистая женщина. Она предложила ей примерить новую одежду, и Ренн тут же встала и вышла, даже не оглянувшись на Торака.

«Тебе этого не понять…» Его слова все еще звучали у нее в ушах, когда она ползла на четвереньках по низенькому туннелю в другой снежный дом, поменьше первого, где сидели и шили четыре женщины.

«Неправда! — хотелось крикнуть Ренн. — Неужели ты не знаешь, что ты и Волк — первые и единственные друзья в моей жизни?»

— Садись рядом со мной, — сказала ей та женщина, которую звали Танугеак, — и успокойся.

Ренн плюхнулась на оленью шкуру и, понурившись, принялась выщипывать из нее волоски.

— Гнев, — мягко заметила Танугеак, — это разновидность безумия. И напрасная трата сил.

— Но порой без него не обойтись, — буркнула Ренн.

Танугеак засмеялась:

— Ты в точности, как твой дядя! Он тоже вечно сердился, когда был молодым.

Ренн тут же выпрямилась и пристально посмотрела на нее:

— Ты знаешь Фин-Кединна?

— Он приходил сюда, только давно, много лет назад.

— Но зачем он сюда приходил? Как ты с ним познакомилась?

Танугеак похлопала ее по руке.

— Об этом тебе лучше спросить у него самого.

Ренн вздохнула. Она ужасно соскучилась по Фин-Кединну. Уж он-то наверняка сразу бы понял, как им поступить!

— А твои вещие видения, — сказала Танугеак, изучая запястье Ренн, — могут оказаться для тебя очень даже опасными. Тебе бы надо иметь знак молнии, чтобы в случае чего защитить себя. Странно, что ваша колдунья до сих пор об этом не позаботилась.

— Она хотела это сделать, — призналась Ренн, — но я ей не позволила.

— Так позволь мне. Я ведь тоже колдунья. Такая защита тебе понадобится. По-моему, у тебя в душе слишком много тайн. — Повернувшись к другой женщине, сидевшей чуть в стороне от остальных, она попросила ее принести инструменты для нанесения татуировки и, не дав Ренн возможности начать протестовать, положила ее руку себе на ногу. Потом, сильно натянув кожу у нее на запястье, принялась быстро накалывать рисунок с помощью костяной иглы, время от времени останавливаясь, чтобы обмакнуть кусочек мягкой кожи чайки в плошку с черной краской и втереть жидкость в наколотый рисунок.

Сперва было больно, но Танугеак, не умолкая, рассказывала Ренн всякие истории, стараясь отвлечь ее, и вскоре девочка почувствовала, что гнев ее улетучился без следа, осталось лишь беспокойство о том, что Торак может совершить какую-нибудь глупость: например, попытается сбежать отсюда без нее.

Сама она чувствовала себя здесь в полной безопасности. Рядом, на небольшом помосте для спанья кучкой, как щенята, лежали трое ребятишек. Под светильником из ворвани покачивалась легкая люлька, сделанная из мочевого пузыря тюленя и набитая мхом; в люльке лежал младенец. Женщины, не умолкая, болтали о чем-то, смеялись, и изо рта у них вылетали искорки замерзшего дыхания; молчала лишь одна — та, что сидела поодаль. Звали ее Акуумик.

Ренн вдруг охватило сонно-мирное ощущение покоя. Здесь о ней заботились так, как никогда никто не заботился за всю ее короткую жизнь. Казалось, с нее ласково сняли тот колючий панцирь, который она так старательно на себе выращивала, чтобы защититься от всяких бед и обид.

Танугеак тем временем принялась за ее второе запястье, а женщины показывали ей новую одежду, разложив ее перед нею и разглаживая морщинистыми коричневыми руками.

Одежда была просто чудесной: верхние штаны и парка из блестящей серебристой тюленьей шкуры, к которой кто-то уже заботливо пришил знак ее племени — пучок перьев ворона. Затем теплая безрукавка и внутренние штаны из кожи гаги пухом внутрь. К этому прилагались мягкие внутренние рукавички из заячьего меха и большие, несколько грубоватые верхние рукавицы. А на ноги — внутренние башмачки из кожи белой куропатки, которые надо было надевать поверх пушистых чулок, сшитых из шкурок молодых тюленей. Для предохранения от сырости имелись еще и великолепные верхние башмаки из очищенной от меха толстой шкуры взрослого тюленя с перекрещивающимися завязками из плетеных сухожилий и с плетеными подошвами, которые не скользили на льду.