Жюль Лермина - Нью-Йоркские тайны

"Финансово—Коммерческая Девятихвостая Кошка".

Трип взял корректуру и осмотрел ее С улыбкой видимого удовольствия.

— Добрые друзья мои, — сказал Бам, — грустно, но несомненно, что весь деловой мир наводнен бездомными негодяями, не имеющими ни кола, ни двора, без чести и совести, сделавшими смыслом жизни грабеж, вымогательство и разорение честных людей…

— У нас слишком много примеров этому, — вздохнул Моп, опечаленный столь плачевным состоянием нравов своего отечества.

— Общественная совесть возмущается, — говорил Бам, подчеркивая каждое слово подобно терпеливому проповеднику, — да, я повторяю, она возмущается… Пора возвратиться к неписаным законам чести… Пора изгнать плетью этих бесчестных продавцов, которые превратили храм в грязный рынок низости.

— Кто знает, может быть, уже поздно! воскликнул воодушевленный Моп.

— Нет, — продолжал Бам, — никогда не поздно наставить на истинный путь заблудших… открыть глаза простаком, принимающим за звонкую монету самую пошлую ложь… Одним словом — вылечиться от горячки, которая гложет живые силы нашей славной Америки! Итак — чего хочет "Девятихвостая кошка"?

— Да, чего она хочет? — вторили дуэтом Мои и Трип.

— Она хочет своими ремнями, как орудием мщения, срывать маски! Никакой пощады мошенникам! Никакой безнаказанности для негодяев! Вытащим на свет все гнусные интриги! И пусть на все четыре стороны разбегутся эти подлые попиратели общественной совести, эти разрушители благосостояния нашей Америки!

Для Трипа и Мопа это было уже слишком. Они оба разразились громом рукоплесканий. И энтузиазм их был так велик, что все три бутылки шампанского вмиг опустели, как будто никогда и не были наполнены.

— О, я чувствую, я понимаю! — воскликнул Моп. — Долой слабость! Прочь все уступки! Да закончит наше дело Фемида!

— Хорошо, — сказал Бам, — вы правильно поняли смысл нашего предприятия! Горе проходимцам и мошенникам!

— Хорошо бы дать карикатуры, — посоветовал Трип.

— Отличная мысль! Карикатуры! Сатира, одухотворенная карандашом! — подхватил Моп.

— Т-с, — перебил Бам, — самое главное… Вы, конечно, понимаете, дорогие друзья мои, что все это имеет целью…

— Еще бы!

— И, так как мы не хитрим между собой, я скажу вам то, что вы и сами уже поняли, а именно, что "Девятихвостая кошка" — это просто газета…

— Которая обличает не бесплатно, черт возьми! — закончил Трип.

— Вы очень сообразительны, полковник. Вы схватываете мысль на лету.

— И мы будем собирать мешки денег за то, чтоб только промолчать в том или другом случае…

— Но… — перебил Бам холодно.

— Но?

— Нужно ли мне говорить столь просвещенным людям обо всех опасностях, сопутствующих такому делу, о возможных побоях палками, о выстрелах из револьверов, о засадах и поджогах? Газету будут преследовать, как и все высоконравственные дела. Ее ожидают толчки, удары, может быть, еще что–нибудь похуже… Вот опасности, о которых я вас предупреждал…

— Только–то? — спросил "полковник". — Право, вы считаете нас детьми! Черта с два! — прибавил он, обводя гневными глазами комнату. — Я бы хотел, чтоб это время уже теперь наступило… Я бы хотел уже сейчас встретиться с каким–нибудь, нахалом, который позволил бы себе повысить голос… Честное слово, он получил бы должный отпор!

— Потому–то, полковник, я назначаю вас издателем.

— Согласен! Триста чертей! Я даже требую этой должности!

— Вы, Диксон, как главный редактор, заведуете литературной стороной дела… Вы редактируете статьи, подбираете сотрудников, присматриваете своим хозяйским глазом за всем…

— Я, Франциск Диксон, редактор "Девятихвостой кошки", и плохо будет тому, кто вздумает оспаривать у меня этот титул!

— Что ж, господа, приступим к делу! Через три месяца мы будем богаты. А теперь вы, полковник, издатель "Девятихвостой кошки" и вы, Диксон — главный ее редактор, оба — кавалеры Ордена коммерческой доблести и финансовой чести, выпьем последний бокал шампанского!.. И выпьем его за успех дела!

— Идет! А когда мы начнем?

— Сегодня вечером. В типографии Дикслея.

Когда Академия, расположенная на углу Четвертой авеню, открывает выставку новых произведений, то высшее американское общество тут же спешит принести туда дань своего просвещенного восхищения.

Действительно, этот вернисаж представляет собой довольно любопытное зрелище. Прежде скажем несколько слов об экспозиции. Почему американские художники, имея перед глазами самые великолепные пейзажи, какими только может восхищать природа восторженных зрителей, так тяготеют к сценам из мифологии, а также греческой или римской истории? Тут конца нет этим Ахиллесам, Аннибалам, Филопоменам или Велисариям! В каждом углу Горации считают долгом возобновлять свою клятву, или Курций в миллионный раз бросается в ту пропасть, которую давно уже должны были бы заполнить доверху герои, бросившиеся в нее,