Хайнц Конзалик - 999-й штрафбат. Смертники восточного фронта

Именно она, эта песня, и подсказала выход Крюлю. С поразительной способностью переключаться с одного на совершенно другое — динамизм, присущий старослужащим, — он вдруг прекратил, будто топором обрубив, канонаду ругани, взглянул на часы у себя на запястье, потом сверил их с теми, что на стене караульного помещения, кивнул, приказал все еще ухмылявшемуся Шванеке лечь, после чего прошествовал к шлагбауму. Вновь прибывшие так и продолжали лежать ничком: четыре человека неровным рядком покоились на раскисшей от дождя земле, от рослого до низкорослого, от рядового Готфрида фон Бартлитца до рядового Карла Шванеке. Таким было прибытие доктора Эрнста Дойчмана в 999–й штрафбат: он лежал лицом, или, принимая во внимание здешние устои, мордой (рылом) вниз, наблюдая за заплутавшим на блестящем камешке промокшим муравьишкой, борясь с пробиравшим до костей отвратительным сырым холодом и подступавшей к горлу тошнотой, краем уха слыша строевую песню, неотвратимо приближавшуюся и с каждой секундой становившуюся все громче.

Под дождем солдаты маршировали с песней. Впереди вышагивал унтер–офицер Петер Хефе, прозванный Перебродившим [2] Дело в том, что «хефе» по–немецки означает «дрожжи» (die Hefe), отсюда и прозвище унтер–офицера. , разозленный необходимостью маршировать вместе с подчиненными по грязи и в дождь.

Дорога извивалась, повторяя изгибы Варты [3] Варта — река в Польше, правый приток Одры (Одера). , среди скошенных полей, мимо печальных берез и меланхоличного вида буков вдоль песчаных берегов буровато–серой реки.

Солдаты устали, им было не до песен. Но они пели — таков был приказ Перебродившего. Под серым небом среди серого пейзажа по дороге с песней тащились серые подобия людские, с мокрыми от дождя лицами, ритмично разевая рты, устало выводя мелодии — об «Эрике», об эдельвейсах, о грозно надвигавшихся на врага танках, о трухлявых костях прежнего прогнившего мира. Их было 153 человека.

— Рота — стой! — рыкнул Петер Хефе.

Хефе обвел взором безучастно уставившихся на него, озябших, промокших, измотанных, перемазанных в грязи солдат, с явным облегчением переставших петь. Строевая песня, нечего сказать. Покойников бы этому хору отпевать, черт бы их подрал.

— Слушайте вы, дурачье! — резким, с хрипотцой голосом обратился к ним Хефе. — Послушайте, вы не поете, а воете, как пес на луну. И с ритма все время сбиваетесь — кто в лес, а кто по дрова. Услышу, что кто–то голосит не в такт, всех заставлю бегом бежать обратно, а оттуда строевым и с песней. Уразумели?

Разумеется, он не собирался гнать их бегом назад. Его самого разве что под автоматом можно было заставить повернуть назад. Да и поздновато уже для подобных экзерсисов, поэтому он не стал придираться к нестройному «Так точно!», устало прозвучавшему из 153 глоток.

— Ну так вот, — продолжал унтер–офицер Хефе. — Через пятнадцать минут входим в лагерь! С песней! И чтоб все до одного ногу и ритм держали! Предупреждаю!

— Так точно!

— А теперь — песню! Быть солдатом — прекрасно! И задушевнее, дорогие мои, задушевнее! С чувством!

И они все так же маршировали, все так же пели, все так же извивалась меж песчаных берегов Варта, все так же уныло роняли капли дождя с листьев росшие вдоль дороги березы и буки.

Строй входил в лагерь, где их уже поджидал обер–фельдфебель Крюль.

Именно в тот день ближе к вечеру Крюль измыслил новую фишку, которую впоследствии окрестил «искусством подавления».

Он был в исступлении. Вообще–то исступление для этого человека стало уже почти естественным состоянием, но в тот день из–за непокорного Карла Шванеке и припозднившейся колонны оно достигло предельно допустимой точки. Опоздать на семь минут! А командир небось стоит себе у окошка да ухмыляется, поглядывая на часики. Обязательно припомнит!

Ну ничего, я вам всем сейчас… Я вас всех… Крюль не домыслил, что все–таки предпримет в отношении «их всех», мысли отключились, вместо них теперь лихорадочно работало подсознание, именно из него и черпал армейский служака–фельдфебель вдохновение.

Шлагбаум взлетел вверх, рота, следуя слева колонной, стала заходить на территорию лагеря. Унтер–офицер Хефе, молодцевато, даже подчеркнуто молодцевато командуя, прошествовал строевым мимо застывшего, руки по швам, обер–фельдфебеля. Все бы ничего, да вот незадача — прямо на пути следования колонны лицом (мордой, рылом) к маршировавшим возлежали четверо новичков.