Аркадий Локерман - По медвежьему следу

— Нет, нет, — поспешила добавить она, — уже лучше, он уже не в кислородной палатке… — Она схватила Бориса за руку и поспешила рассказать, что Сергея Степановича в понедельник на комиссию вызвали, разговаривали, он сам сказал, очень вежливо, а в конце дня пришлось «скорую»…

Борис не стал дослушивать, побежал по длиннющему коридору, слыша, как тукает сердце…

— Нельзя, он занят! — вскричала секретарша.

Не останавливаясь, Борис распахнул дверь.

Шахов, Кравков и секретарь парткома Русин что-то обсуждали так горячо, что на него и не взглянули.

Он с ходу бухнул рюкзак на стол, рванул завязку и заглянул в него должно быть подсознательно опасаясь закона мирового свинства!

Но нет — все было на месте, сверкало! И он подвинул рюкзак к Шахову.

Тот, грудью прижавшись к столу, смотрел, поворачивая образец за образцом, и рука его заметно дрожала.

Кравков и Русин тянулись из-за его спины и щурились — слепил золотой блеск, усиленный солнечным светом из окон…

— Ну! Гора с плеч! — Шахов положил руку на плечо Борису.

Кравков изумленно покачал головой.

— Рудная труба в кратере вулкана? Так я понимаю? — Шахов засмеялся, блеснул глазами и зубами. И сразу же улыбка исчезла, он поднялся, сказал:

— Поехали! Это для него сейчас важнее любого лекарства…

Он выбрал три лучших образца, велел Борису положить в портфель и повернулся к Кравкову:

— Начинай без меня, я постараюсь быстро!

— И не вздумай спешить! — заложив руки в карманы и прищурясь, ответил тот. — Я и без тебя управлюсь.

Он взъерошил волосы и стал выше ростом.

Знакомая уже больница. Дежурная тоже оказалась знакомая, но Бориса она не узнала и, оглядев его комбинезон, дальше вестибюля пропустить отказалась.

Вскоре Шахов вернулся с врачом, и тот велел выдать Борису халат.

— Я уже с Леной поговорил, она его подготовит!

Елена Викторовна встретила у двери палаты, обняла Бориса, шепнула:

— Он сразу повеселел, и я вместе с ним…

Осторожно ступая, Борис вошел, увидел, каким бледным, одутловатым стало лицо Сергея Степановича и, подавив вдруг возникший в горле комок, бодро рапортовал:

— Товарищ начальник! Операция «Берлога» выполнена. Предоставляю вещественные доказательства…

Он раскрыл портфель. Сергей Степанович пристально, со всех сторон разглядывал самородки, Шахов тоже, присев на корточки возле кровати.

Они перебрасывались короткими репликами, понимая друг друга с полуслова.

— Посмотри, Лена, — попросил Пластунов, и одутловатые веки не скрыли блеска его глаз.

— Волшебная красота! — воскликнула Елена Викторовна, глядя на мужа больше, чем на образцы. — Помнишь, ты открыл почти такие же, на Лебедином, — добавила она, понимая, что вспомнить об этом ему приятно.

— Пойдем, Лена, нас ждет главный, — напомнил Шахов.

Когда они вышли, Сергей Степанович, устало закрыв глаза, тихо сказал:

— Спасибо, Боря! Добавил ты хеппи к моему энду!

— Какой там энд! — возмутился Борис, — и думать не смейте — «заседание продолжается»!

— Постараюсь! А если… Лену не забывай…

Слезинка поползла по его щеке.

— Коль уж объявили меня племянником, я им и останусь до конца дней! — Голос Бориса прозвучал глухо.

Сергей Степанович погладил его руку.

Вскоре вернулась Елена Викторовна и глазами показала, что не надо больше его утомлять. Шахов тоже попрощался, сказал, что завтра до работы заедет и все расскажет о заседании дирекции.

Когда он и Борис подходили к дверям, Сергей Степанович сказал, дотронувшись до самородков:

— Не забудьте!

— Пусть лежат, глаз радуют! — ответил Шахов.

— Нельзя, ценность государственная! — возразил Пластунов.

— Такая ценность здесь только ты, — сказал Шахов, не замедляя шага.

В коридоре он попросил Бориса подождать, пока он зайдет к главному врачу.

Борис подошел поближе к двери палаты.

Она была закрыта неплотно, и ему слышно было, как Елена Викторовна сказала:

— Отдохни, подремли, Сереженька!

— Не хочется. Лучше, Леночка, ты мне еще почитай.

— Осталось, ты же знаешь, такое грустное!

— Чеховская грусть не сгибает, — ответил Сергей Степанович, — я ее предпочитаю любому «уря-уря!».

— Это конечно, но… все же… Ладно, слушай: «Ольга (обнимает обеих сестер): Пройдет время, и мы уйдем навеки, нас забудут, забудут наши лица, голоса и сколько нас было, но страдания наши перейдут в радость для тех, кто будет жить после нас…»