Исаак Бацер - Позывные из ночи

— Мама, не плачь. У тебя есть еще три сына, кроме меня, и ты должна жить ради них. Я ухожу, но я честно прожил свои юные годы.

…В полдень 28 июля 1943 года Василий Иванович Ржанский понял, что страшная минута наступила: в коридорах тюрьмы что-то загремело, послышались торопливые шаги, непонятные команды. Где-то звякнул ключ, заскрипела дверь чьей-то камеры. И вдруг…

— Прощай, папа! Прощай, мама!

Василий Иванович узнал голос сына и, припав к дверям, неожиданно окрепшим голосом крикнул:

— Прощай, Сашенька, прощай! — ему хотелось что-то еще сказать, но не смог, будто чем-то тугим перехватило горло, а потом стало давить на виски, на голову. Из его сознания выключилось все, осталась только мысль о Саше.

И тут снова голос из коридора: теперь уже низкий, хрипловатый:

— Прощайте, товарищи!

Василий Иванович прислушался, понял: «Это голос Сюкалина, значит их всех вместе».

— Прощай, Петр Захарович! Прощайте! — крикнул он в наглухо закрытую дверь камеры, затем бросился к окну.

Во дворе стояла открытая машина. Сверху хорошо были видны брошенные в кузов лопаты, ломы… Из глубины двора показались два охранника, потом Сюкалин, Саша. За двумя медленно двигавшимися женщинами — старушкой Матреной Чивиной и Анной Сюкалиной — шла тюремная охрана. Всех загнали в машину. Вслед за ними в кузов поднялись шестеро солдат. Один из них держал на поводке овчарку.

Василий Иванович прильнул к решетке, закричал: «Прощай, Саша! Прощайте, товарищи!» Машина двинулась, скрылась за углом тюрьмы. Ржанский упал на цементный пол.

…Через два часа машина вернулась обратно. Василий Иванович взглянул в окно. На дне кузова он увидел окровавленную одежду расстрелянных.

Навсегда поселилась в сердце Ржанского безысходная тоска по утраченному сыну. И как раскаленным углем жгла его ненависть к тем, кто принес кровь и слезы на советскую землю.

Возвращаясь на базу после встречи с Лугачевым, Яков перебирал в памяти все происшедшее за день. «Сильных ощущений было достаточно».

Проходя близ небольшого озера, он обратил внимание на человека, мастерившего плот. Увидев перед собой вооруженного незнакомца, старик поднялся ему навстречу.

— Работай, работай, папаша, — сказал Яков. — Только скажи, пожалуйста, не видел ли ты русских партизан.

— Где уж мне их видывать. А вот слышать слыхал про них. Один, говорят, появился, так староста Лимонов быстро дал знать о нем начальству. И правильно сделал. А то ходят тут эти красные, только людей тревожат.

— Дело говоришь, добрый человек, — поддержал старика Яков. — Только думаю, врешь ты. Небось, сам с партизанами связан.

— Я с партизанами? Да что вы напраслину на меня возводите. Ведь я при Советах два раза в тюрьме сидел. Да еще сколько в колхозе натерпелся. Мельницу отобрали у меня. А сейчас — другое дело. Ваши мне земельку обещают. Да и ключи от мельницы… — Старик вдруг будто поперхнулся. Прервав речь, он уставился на Якова, вдруг сообразив, что этот вооруженный человек никак не похож ни на финского солдата, ни на полицейского.

— Что ж ты замолчал, старый хрыч? — сказал Яков, спокойно присев на край плота. — Какие еще милости оказали тебе оккупанты? Говори, не стесняйся.

— Да вы никак с той стороны?

— Я-то с той стороны, а вот где ты сейчас будешь, шкура?

— Простите! Все набрехал. Думал из ихних вы. И в тюрьме я не сидел. И мельницы у меня никакой не было. Епифанов я. А что мы от фашистов выносим, так это даже рассказывать страшно. Вот и я у них на старости лет четырнадцать суток в яме отсидел…

— За что?

— Рыбу ходил ловить в неуказанные часы. А как же не ловить, если голодуха. В деревне Пегрема прошлой зимой двадцать человек с голоду умерло. А насчет земли финны так говорят: плати две тысячи марок — гектар получишь. А если нет — в лагерях устраивайся. Так-то вот оно… Ну и хитришь по всякому, чтоб прожить.

— Как же ты хитришь?

— Гоню им самогон. У них же муку ворую и гоню.

Так познакомился Яков с Петром Ефимовичем Епифановым, тем самым, которого Качанов назвал вражеским холуем и рекомендовал остерегаться.

— Ладно, — сказал разведчик на прощание. — Видишь это дупло. Приходи к нему каждую пятницу. Если какая жратва будет — туда клади. Как услышишь что от своих приятелей оккупантов, на бумажку записывай и в дупло. А я, когда надо, о себе дам знать. Одним словом, делом докажи, какой ты — наш или ихний.

В следующую пятницу Яков сюда не пришел. А еще через неделю, заняв удобную позицию неподалеку от условленного места, он наблюдал за тем, как Петр Ефимович выкладывает из корзинки в дупло разные припасы. Последней он извлек пол-литровую тщательно закупоренную бутылку.