Владимир Максаков - Глубокий рейд. Записки танкиста

Засыпая их вопросами и тем самым не давая ответить ни на один, я не чувствовал, что веду себя как мальчишка. По-отцовски смотрели на меня умные, чуть смеющиеся глаза моего замполита.

Обнявшись, мы вышли из приемной на воздух и удобно расположились на плащ-палатке, раскинутой на зеленом ковре травы. Угощая меня присланными из бригады гостинцами, Иван Федорович с Ваней рассказали о всех новостях.

Ваня снял белый халат, и я увидел на его выцветшей гимнастерке новенький блестевший эмалью орден Красной Звезды. Я обнял его и расцеловал, поздравляя с высокой наградой. Ваня был горд и счастлив.

— Ну, а теперь разреши и тебя поздравить, — крепко пожимая мне руку, сказал Иван Федорович, подкручивая свободной рукой свои, начавшие уже серебриться, длинные казацкие усы. — Командующий докладывал в Ставку о результатах нашей операции, и нам вынесена благодарность. Читай вот это, — торжественно протянул он мне пакет от командующего. В нем было поздравление в связи с присвоением мне звания Героя Советского Союза. Письмо подписано командующим, членом Военного совета и начальником штаба.

Я был ошеломлен и не находил слов, а лишь крепко жал руки друзей.

— А как все другие? — вырвалось у меня.

— Не беспокойся, награждены. Никого не забыли, — сказал Кудряшов.

Я расстегнул его белый халат и увидел на груди поблескивающий золотом орден Ленина. Мы крепко обнялись и расцеловались.

— Вот поправишься, отвезешь ордена родителям Петрова и Кобцева, — сказал Кудряшов.

— Нет, Ваня, это сделаешь ты, — возразил я. — Они твои питомцы. Ты многое сделал, чтобы вдохновить их на подвиги. Да и с родителями сумеешь поговорить лучше меня.

— Хорошо, — сказал Кудряшов.

Этот яркий весенний день был для меня днем незабываемой радости.

Однако, кроме приятных вестей, Иван Федорович принес и печальную. Смертью храбрых пал в бою с врагами Боря Никитин. Наш доктор, гвардеец-герой, гранатой и автоматом защищал своих раненых бойцов до последнего вздоха.

Мы долго еще лежали в саду, пока Кудряшов рассказывал о том, как они держались до подхода наших войск.

После того как ушли танки, Иван Федорович выставил часовых и начал помогать Никитину перевязывать раненых. Было немного дымно от поставленных в палатке двух печек, ело глаза, но зато никто не мерз. Никитин и Чечирко всю ночь не отходили от двух тяжело раненых автоматчиков, безуспешно пытаясь отнять их у смерти.

К вечеру третьего дня пребывания в лесу Кудряшов послал башнера Кирсанова, оставшегося здесь по его собственной просьбе, в разведку в направлении небольшой деревушки, по карте предполагавшейся километрах в семи от леса. По пути в деревню Кирсанов обнаружил более обширную рощу, чем та, в которой расположились раненые. Отсюда уже хорошо была видна и полузанесенная снегом деревушка. Ради предосторожности разведчик пошел лесом.

Но едва он сделал несколько шагов, как сзади на него навалились какие-то люди. Они связали его, обезоружили, забили в рот кляп из пропахшей дымом рукавицы, завязали глаза и повели за собой. «Ну, влип, — думал Кирсанов, с трудом переставляя ноги в глубоком снегу. — Что подумает теперь замполит, когда не дождется меня?

Будут они там вместе с ранеными лежать в снегу, пока их всех не перебьют гитлеровцы».

О себе он не думал. Его беспокоила мысль о том, что, попавшись так глупо в лапы врагов, он тем самым дает им повод обнюхать кругом каждое дерево и отыскать группу Кудряшова.

Что может сделать горстка людей против вооруженной оравы фашистских карателей? Чувство огромной непоправимой вины и презрения к самому себе терзало его сейчас больше предстоящих пыток. Он замычал и в бессильной ярости стал вырываться из рук державших его людей. Но те лишь посмеивались и, толкая его в спину прикладом автомата, волокли дальше.

Скоро пленившие Кирсанова люди вынули из его рта прокопченную рукавицу. Затем развязали глаза. Оглядевшись кругом, хотя было уже темно, Кирсанов увидел, что находится в лесу. Возле него стояло человек шесть разношерстно одетых, хорошо вооруженных людей.

— Что, Семен, господина арийца схватили? — спросил одного из пришедших внимательно рассматривавший Кирсанова человек.

— Какой это ариец? Предателя взяли, — презрительно сплюнув, сказал другой.

— Шеститко, что ты там остановился? Иди, докладай командиру да тащи с собой того иуду, — раздался из темноты недовольный голос.

На душе у Кирсанова отлегло. Свои! Партизаны! И он уже весело зашагал за человеком, которого назвали Шеститкой.