Владимир Максаков - Глубокий рейд. Записки танкиста

— Правильно, — сказал Кудряшов, — но могло быть и хуже. Когда ты выходил из Марьяновского оврага, то разве думал, что идешь на прогулку? Разве предполагал, что здесь не умеют стрелять и фашисты позволят тебе истреблять их танки, громить эшелоны, уничтожать гарнизоны и не посмеют тронуть твоих людей?

— Этого я, Ваня, не думал. Но ты посмотри, как и они нас пощипали.

Кудряшов долго молча смотрел на раскинувшийся перед нами наш временный лагерь. На небольшой поляне в лесу горели костры. Возле них, подставляя к огню негнущиеся, словно деревянные руки, толпились десантники и люди из экипажей в почерневших от грязи и копоти полушубках, у иных с оборванными полами и воротниками, в обгоревших шинелях и ватниках. Многие из них были ранены. Согревшись у огня, они поправляли сбившиеся бинты, помогали друг другу наложить повязку взамен набухшей от крови марли, временно наложенной во время боя на станции.

В центре лагеря, между двумя высокими кострами, доктор Никитин с помощью Варламова и Чечирки спасал тяжело раненых. Он сбросил с себя полушубок и телогрейку и остался в одной гимнастерке. Засучив рукава, быстро и ловко орудовал он блестящими, инструментами, которые ему подавал Варламов, и покрикивал на Чечирку, который запоздал вскипятить воду.

На опушке леса близко друг к другу стояли танки. На иных из них, поблескивая синевой стали, виднелись глубокие шрамы — следы вражеских болванок. Это придавало им еще более грозный вид. Они, устремившись вперед чуть приподнятыми вверх жерлами пушек, готовы были в любую минуту встретить врага. Хотя и уменьшилось число машин, но оставшиеся по-прежнему представляли собою грозную силу. Более закаленными и опытными стали за это короткое время и люди, сидевшие в них. То, что в начале рейда могли сделать два экипажа, теперь, можно было с уверенностью сказать, сделает один.

Забравшись на высокую березу, автоматчик Найденова неотрывно наблюдал в бинокль за местностью.

Кудряшов бросил в снег недокуренную папиросу и сказал:

— Я, дорогой товарищ, по совести признаться, ожидал худшего. Мы прошли уже по тылам врага больше ста километров, а посмотри, — подразделение живет и крепко еще будет воевать! — И Кудряшов обвел рукой занявшие круговую оборону танки. — А без потерь не обойтись. Жертв не имеет тот, кто не воюет, а отсиживается, как наши союзнички, — продолжал Кудряшов.

— Все это правильно, Иван Федорович, — сказал я ему. — Но жалко, до слез жалко товарищей. Мы оставили здесь лучших своих людей: Петрищева, Овчаренко, Петрова и других. И это не все еще. Будут новые жертвы.

— Да, это очень тяжело. Но ты и сам без раздумий отдал бы свою жизнь, если бы потребовало дело, — прервал меня замполит. — Даже погибни мы все здесь в боях с захватчиками, все до одного, — то и тогда гитлеровцы остались бы в большом накладе: наша группа уже уничтожила у них много людей и техники, за каждого погибшего нашего солдата фашисты заплатили полсотней своих. Учти и то, сколько еще будет сохранено жизней наших людей благодаря тому, что теперь по дорогам на передовую противник не сможет перевозить технику и боеприпасы. Ну, а о павших героях не плачут.

Кудряшов взволнованно вынул портсигар и снова закурил.

— Ладно, Иван Федорович. Давай-ка подумаем, как действовать дальше?

Кудряшов внимательно посмотрел на людей, суетившихся возле костров, на Никитина, ползающего на коленях возле раненых, и твердо сказал:

— Раненых, доктора с санитарами и пятнадцать-двадцать автоматчиков предлагаю оставить здесь, в лесу, до подхода наших частей. Остальные должны немедленно прорываться назад, к своим.

— А как знать, что через час после нашего ухода сюда не придут гитлеровцы? — спросил я замполита.

— Знать этого мы не можем, и надо быть готовыми ко всему. Можно лишь надеяться на то, что, отвлеченные преследованием, они не заглянут сюда, и наши люди останутся живы. Если же мы вместе с тяжело ранеными тронемся к передовой, можно с уверенностью сказать, что ни один из них не выдержит пути, а любая задержка принесет нам новые испытания и новые жертвы.

— Хорошо, Иван Федорович, — согласился я, — твои доводы верны. Я думал о том же, но хотел убедиться, что не ошибаюсь., хотел услышать твой всегда ценный для меня совет: Так мы и сделаем.

— Кого думаешь оставлять здесь? — спросил замполит.

— Об этом надо серьезно подумать. Оставлять Решетова или Кобцева нельзя, во-первых, потому, что машины останутся без командиров, а во-вторых, и это главное, они при всей своей решимости для такого дела вряд ли подойдут.