Олег Коряков: Хмурый Вангур

— «Заветное слово «Вперед» всех смелых ведет и упрямых»?

— Да ты пойми: тогда все шлихи, все образцы можно оставить здесь, со мной. До базы уже недалеко. Налегке…

— Не дури! — уже сердито оборвал Борис и снова принялся за ремешок.

— А я не дурю, — теперь по-настоящему спокойно и тоже сердито возразил Юра. — Я просто не пойду — и только. Вот увидишь.

— Пойдешь. Вот увидишь…

Наутро Пушкарев ждал продолжения этого разговора. Но Юра молчал. Только когда Пушкарев начал забрасывать снегом костер, Юра поморщился:

— Я ж тебе говорил… Зачем гасишь огонь?

— Ну, хватит, поднимайся.

— Я сказал: не пойду.

— А я сказал: пойдешь.

— Ну, в общем, шагай.

Откуда только сила взялась в Пушкареве — загремел:

— Тебе говорят, вставай, сучье племя!

— Не ори, Борис Никифорович. Не пойду. Вот спичку на всякий случай оставь.

Пушкарев почти прыгнул к Юре, натужившись, рывком поднял его, тот вырвался и, охнув от боли, плюхнулся в снег. Пушкарев опять поднял его. Задыхаясь, Юра крикнул:

— Уйди! Пластом лягу… брыкаться буду!..

Выдохшись, Борис отступил и прислонился к дереву, переводя дыхание.

— Ну ладно. — Глаза его сделались влажными. — Не идешь — все равно заставлю!

Он наклонился, схватил Юру и, рванув на себя, поднял. Негромко, но с громадной внутренней силой, как будто не голосом, а всем своим существом, выговорил:

— Излуплю до бесчувствия, связку, а все равно поволоку! На четвереньках, ползком, а поволоку. Ну!.. Давай руку.

Юра смотрел на Пушкарева, силился что-то сказать и не замечал, как по собственным его щекам стекают слезы. Борис нагнулся за рюкзаком, подал Юре костыль и палку и легонько подтолкнул:

— Ничего, брат… Пошли.

Они заковыляли, и сумрачные таежные гиганты, покореженные свирепыми буревыми ветрами, чуть расступились перед этими двумя людьми.

Дойдя до Вангура и описав крутую дугу, Кузьминых и Василий Куриков возвращались обратно. Никаких следов пушкаревской группы они не обнаружили. Идти вдоль берегов реки, обследуя их? Но эта задача лежала на тех, кто шел вверх по течению. И Кузьминых повернул обратно в урман. Теперь он взял севернее. Очень возможно, что Пушкарев свернул с реки к базе раньше, не дойдя до намеченной планом точки.

Однажды они с Василием увидели самолет. И летчик заметил их и снизился. Тогда они быстро выложили на снегу крест из веток. Это был условленный знак: «Мы не те, кого вы ищете»… Самолет скрылся, и стало ясно, что Пушкарев и его люди до сих пор не обнаружены.

Кузьминых торопился. Но все же идти так быстро, как хотелось, они не могли: хотя болота и подстыли, кочки мешали оленьим упряжкам, и, кроме того, нельзя искать бегом.

Профессор не любил зимний урман. Он казался ему неживым. Снег однообразным покровом занес таежный хаос, ледяная дрема сковала деревья, все выглядело пустынно и уныло. И где тут найдешь следы людей? Разве что прошли совсем недавно…

— Лексей Архипыч! Иди, однако, сюда!

Это кричал Василий, шедший в стороне от профессора. Кузьминых побежал к нему. Василий топтался у небольших пеньков свежесрубленных деревьев, торопливо разгребая занесенную снегом кучу веток.

— Недавно, однако, рубили. Надо снег мало-мало кидать.

Нехорошо заныло сердце. Кузьминых сошел с лыж и принялся помогать парню. Где-то туг может оказаться кострище.

Действительно, скоро показались головешки. Присев на корточки, Василий осторожно разгребал снег руками. Вот он нагнулся ниже и подобрал с золы какой-то мелкий предмет.

— Шибко худо, Лексей Архипыч. Кожу кушали, ремень. — Василий протянул профессору обгорелый, сморщенный кусочек.

Кузьминых, насупившись, тоже присел на корточки. Лицо его сделалось совсем суровым и встревоженным: профессор хорошо понимал, что означает эта находка.

— Верно. Худо. Очень.

Он встал, угрюмо огляделся. Никаких следов. Все занес холодный, мертвый снег…

Обняв своего Томми, Наташа сидела на крыльце базы. Густо-серые, чуть отливающие синевой сумерки сжали мир. Он стал совсем маленьким: расплывчатые силуэты нескольких изб, неяркие светляки окон — вот и весь он. А вокруг черная стена урмана и мутная тьма неба.

Который вечер выходит она на крыльцо и сидит вот так, коченея от тоски!.. Ваня Волчков весь день хлопочет: настраивает рацию, ведет прием и передачу, топит печь, готовит пищу, моет посуду. А Наташу сковала тупая тоска, и часами она сидит молчаливо и неподвижно, пугливо вздрагивая при каждом взлае поселковых собак.