Дмитрий Быстролетов - Путешествие на край ночи

Я задумался и молчал. Потом, когда молчание стало неловким, наудачу раскрыл книгу, которую держал в руках, и прочел одну фразу. Сначала про себя, потом шепотом, наконец — громко и восторженно:

— "Передо мной была одна из тех голов, какие часто можно видеть на картинах Гвидо, — нежная, бледная, проникновенная, чуждая низких мыслей откормленного невежества, которое глядит на мир сверху вниз, но вместе с тем лишенная робости, поднимающая глаза снизу вверх. Она смотрела прямо вперед, но так, точно взор ее видел потустороннее… "

— Какой пыл, — усмехнулась Иоланта, глядя на меня сверху вниз. — Вы всегда зачитываете дамам комплименты по книгам?

— Не смейтесь! Это — ваш портрет. Стерн пророчески написал его, а я подношу с благоговением… и любовью!

Лед растаял в пустых и холодных глазах: они стали голубыми и теплыми, я видел такое море в Италии когда-то.

Точно проснувшись, она вздрогнула и взглянула на меня. Низкий, грудной, чуть хрипловатый голос прозвучал ласково:

— Послушайте, проведем вечер вместе! Едем в театр! Свидание в восемь. Согласны?

— Согласен ли я?.. Боже! Но до театра поужинаем вдвоем. Пожалуйста! Свидание в

семь!

— А до ужина побродим по городу! Любите город вечером? Да? Свидание в шесть?

— В пять, Иоланта! Нам предстоит вместе бродить долго-долго, а в начале пути мы зайдем в Консульство, чтобы зарегистрироваться, как муж и жена.

Как я это сказал — не знаю, просто сказал и замер. Но ясновидящий взор в темной глубине моего "я" нашел правду. И мне стало вдруг так легко и спокойно.

В пять часов мы вошли в кабинет консула, товарища Клявина. Добрый толстяк вопросительно поднял голову:

— Что случилось?

— Необычайное событие!

— Арест?

— Плен!

Секунду старый латышский стрелок глядел на нас, выпучив глаза. Потом, когда я осторожно обнял Иоланту за плечи, он осел в кресло и закурил сигару:

— Дети мои, нужно было догадаться сразу. Что делать?

Вот книга раскрыта. Казенная книга с графлеными листами. Я беру перо.

— Черт возьми! — Большая клякса расплылась за моей взволнованной подписью.

— Ну вот, — жалобно тянет Иоланта, — я задумала, что ваше первое слово после заключения брака должно стать символом нашей будущей жизни. И вдруг вы говорите "черт возьми".

Такая бурная, такая неудержимая радость переполнила мое сердце, что я, молча смотрю на нее и не понимаю, не знаю, как ответить.

— До заключения брака далеко, — важно басит консул, — нужна еще подпись невесты. Подпишитесь-ка вот здесь — и тогда посмотрим, что скажет этот молодой человек.

Когда она дописывает последнюю букву, горячая волна восторга поднимает меня высоко на гребень и швыряет вперед. Я заключил молодую жену в объятия и целую ее. Хочу раз, а целую два и три. Это происходит в один момент и совершенно неожиданно. Потом смущенно отскакиваю от девушки. Консул, сдвинув на кончик носа большие очки, смотрит на нее, улыбаясь:

— Как вы истолкуете этот символ?

— Но он не сказал, ни слова! — Иоланта тоже смущена, но глядит на меня с радостной улыбкой. — Я ровно ничего не поняла!

Хохочет консул, довольна Иоланта, и я радостно отдаюсь волне горячего человеческого счастья. Хочется раскрыть объятия всему миру… Нет, просто прижаться лицом к этим тонким и нежным рукам…

Иоланта с улыбкой наблюдает за мной и, видя мое смущение, приходит на помощь:

— Закурите сигарету, и я с вами, мне неудобно одной.

Она протягивает свой золотой портсигар. Крышка раскрыта. Окаменев от ужаса, я читаю знакомым острым почерком написанные слова: "I am loving you only and all my other loves are but nothing" — "Люблю лишь тебя, и вся моя иная любовь — только ничто".

Двери распахиваются, курьеры вносят шампанское.

С облегчением опустился я на следующий день в глубокое кресло тихого кафе. Господин обер, дородный и важный, подал черный кофе, рюмку зеленого шартреза, сухое печенье и пачку свежих газет, поклонился и с достоинством отошел в сторону. Я следил за ним, со страхом ожидая момента, когда останусь один, наедине с ужасом своего положения.

Вчера я взял себя в руки и сумел довести до конца мучительный вечер, как-то шутил, чему-то смеялся… Сотню раз заглянул в порочные глаза жены, стараясь найти в них сомнение, раскаяние, тревогу — что-нибудь, показывающее внутреннее волнение или хотя бы понимание мучительного тупика, в который она меня завлекла.