Адриан Д'Аже - Судный день

— Jawohl, Herr Doktor.

Фон Хайссен стоял перед одним из окон для наблюдения вместе с гауптштурмфюрером Брандтом. Двое санитаров повезли каталку в камеру, и Брандт пробежал глазами по обнаженному телу Рамоны. «Для сорокалетней женщины она в хорошей форме», — подумал он. В комнате для наблюдения к ним присоединился доктор Ричтофф.

— Как вы думаете, сколько она продержится, доктор? — спросил он.

Ричтофф пожал плечами.

— Трудно сказать. Этот экземпляр находится, похоже, в неплохом состоянии, но по женщинам, к сожалению, у нас очень мало данных, так что мы просто подождем и посмотрим.

Ричтофф взял небольшой микрофон, лежавший сбоку от окна для наблюдений.

— Готовы?

— Ja, Herr Doktor, — ответил ассистент; голос его в динамике прозвучал странно приглушенным. — Температура 99,9. [62] Температура указана по шкале Фаренгейта, что соответствует 37,7 градуса по Цельсию. Давление 160 на 115, пульс 110.

— Таким образом, — констатировал Ричтофф, — данный экземпляр испытывает дрожь, давление и пульс повышены. Это может продолжаться недолго, но посмотрим.

Он нажал красную кнопку, и над стальной дверью барокамеры замигала багровая лампочка. Двое санитаров и ассистент покинули камеру, и один из них закрутил большое колесо с серебряными спицами, герметично закрыв за собой люк.

— Achtung! Achtung! Wir beginnen! [63] Внимание! Внимание! Начинаем! (нем.)

Турецкий капитан судна для перевозки угля «Вильгельм Колер» Мустафа Гекоглан протянул руку к потрепанному шнуру у себя над головой. Опустившийся на порт туман разорвали три печальных гудка. Гекоглан выглянул из своей рубки и махнул рукой, чтобы убирали трап и швартовы. Ему очень не хотелось принимать на борт пассажиров, но он хорошо понимал язык денег. И теперь, когда в четырех каютах под палубой разместился двадцать один еврейский ребенок, ему не терпелось побыстрее убраться отсюда. Остальной его груз также не выдержал бы внимательного досмотра властей, и он с опаской относился к немецким солдатам в порту. Гекоглан высунулся из окна рубки.

— Отпускай носовой!

Портовый рабочий ослабил тяжелый трос на швартовочном кнехте. Гекоглан отхлебнул дымящийся кофе из своей выщербленной кружки, взялся за гладкую латунную ручку корабельного телеграфа и дал команду «малый вперед».

— Отпускай кормовой!

Внизу, тремя палубами ниже, в машинном отделении, маленький жилистый механик, курд по имени Хозан Барзани, вытер грязный лоб промасленной ветошью и взялся за серебристое колесо дроссельного крана. Он аккуратно приоткрыл его, и пар с шипением начал заполнять двигатель тройного расширения фирмы «Пенн и Компания». Барзани открыл клапан еще немного, и пар высокого давления ринулся в первый, самый маленький из старых цилиндров, проникая оттуда во второй, а потом и в третий цилиндр; каждый последующий поршень был больше предыдущего для уравновешивания пропорциональной потери давления. Старый двигатель громадой возвышался над Хозаном, и изношенные подшипники на метровой длины шатунах протестующе скрипели, пока громадные поршни набирали обороты.

— Вот сукин сын! — по-курдски выругался Барзани.

Он уже несколько месяцев ссорился со своим упрямым капитаном, но все без толку. Износились не только вкладыши шатуна. Замена подшипников, удерживающих на месте карданный вал, тоже была опасно просрочена; из них сильно текла смазка, а это вызывало перегрев подшипников. Плавание по большой реке и так было не лишено опасностей, особенно по ночам, а ведь после того, как они, миновав дельту Дуная в Румынии, пересекут Черное море, их ждал еще и Босфорский пролив: четырнадцать морских миль извилистого водного пути, где густой туман мог снижать видимость до сотен метров, где движущиеся во встречном направлении корабли были скрыты резкими изгибами фарватера. Местами ширина пролива составляла всего несколько сотен метров. Когда они прибудут в Стамбул, ко всем опасностям добавятся еще паромы и мелкие суда. Оттуда, как сказали Барзани, они отправятся в Палестину.

— И отец твой был кобель! — продолжал ругаться Хозан, погрозив кулаком в сторону поржавевшей палубы у себя над головой. Это было безумием.

Из трубы «Вильгельма Колера» повалили клубы черного дыма, и старый грузовой пароход отчалил от пристани, уходя на середину Дуная. Гекоглан прихлебывал свой кофе, не обращая внимания на проклятия, адресованные ему из трюма, и на сирены, ревущие где-то в отдалении.