Геннадий Семенихин - Космонавты живут на Земле. Книга 2

По-разному относятся мужья к возможной славе своих жен. У мужчин гордых и самолюбивых одна мысль — что жена вот-вот станет героем и что почести, обрушившиеся на пео, отодвинут его, мужа, на второй план, — вызывает подавленное состояние. Для мужей тщеславных и до некоторой степени легкомысленных героический подвиг жены становится предметом восхищения и любования. Иной раз, рассказывая близким об успехах своей супруги, такой и приосанится, и головой поведет гордо: дескать, если бы не я, то моя Клава или Вера...

Георгий Каменев ни к первой, ни ко второй категории не принадлежал. Он сам был героем, известным стране, и возможная слава Жени не могла его ни принизить, ни возвысить. Но он по-настоящему любил Женю. Каждый ее успех становился его успехом, каждое огорчение — его огорчением. Сомнения они решали вместе. И теперь он нетерпеливо воскликнул:

- Женя, не томи!

- Чего не томи? — переспросила она вяло.

- Давай со всеми подробностями, как у вас там было?

Георгий уже понял, что речь пойдет о каком-то большом огорчении, но чтобы ее подбодрить, он старался, сохранить беззаботную улыбку, совсем не думая о том, что Женя прекрасно понимает, как эта улыбка ему дается.

Ровно в одиннадцать генерал Мочалов собрал нас всех у себя в кабинете. Весь отряд. Огромный глобус Луны на письменном столе, и-мы сразу поняли, что речь пойдет об этом... о лунном варианте. Сначала он зачитал приказ о старте номер один. Главном старте. По времени исполнения он будет вторым, но по значению... Облет Луны, сам понимаешь.

Понимаю, — кивнул Георгий. Женя рассеянно провела ладонью по острой коленке, словно проверить хотела, не порвался ли чулок.

- Для тебя, Жора, не секрет, что исполнителем этого старта намечался Алеша Горелов. Он и утвержден. Потом очередь дошла до утверждения экипажа, исполняющего старт номер два. Командир экипажа Костров был назван в приказе первым, второй пилот Ножиков — вторым, а вот свою фамилию я не услышала. — Остекленевшими глазами смотрела Женя в распахнутое окно. Напоенные коротким летним дождем, шелестели за ним листья тополя. И бесстрастным голосом, будто речь шла вовсе не о ней, а о каком-то чужом и мало приятном ей человеке, она продолжила: — Понимаешь, меня не назвали. Вместо моей генерал подчеркнуто твердым голосом произнес фамилию Бережковой. Она сидела впереди и, как мне показалось, даже чуточку вздрогнула. «Поздравляю, Маринка!» — выкрикнул в эту минуту Субботин. Она обернулась и посмотрела на него. Но как посмотрела! Какими восторженными и благодарными глазами! И улыбка... улыбка ослепленного счастьем человека. Потом заметила меня — и покраснела от смущения. На ее шее сквозь завиток волос проглядывала крупная родинка. Мне даже показалось, что и эта родинка стала красной. И понимаешь, какой я себя гадкой почувствовала?

Георгий, смуглой ладонью дотронулся до смятой Жениной прически и грустно сказал:

—Да. Это досадно, Женька. Это очень обидно, что тебя нет в составе экипажа. Что поделаешь, не все на этом свете от нас самих зависит. Только я не пойму, зачем такое самобичевание? Почему вдруг ты себя почувствовала гадкой?

Светлова вскочила с дивана и, натыкаясь на мебель, заходила по комнате.

—Да как ты не поймешь! В ту минуту мне внезапно показалось, что Маринка притворяется, разыгрывает эту смущенность, что от гордости и счастья она чихать на

меня хотела. И все в ней показалось притворным и противным — от улыбки до родинки. «Ну и радуйся, что победила! — сказала я про себя. — Ну и лети в космос. А я останусь на Земле, и, видимо, навсегда. У меня есть мой любимый, но не всегда тонко мыслящий Жорка. Мы с ним нарожаем кучу детей и будем чудесно жить. — Но потом я остановилась, прервала, себя: — Да как же ты смеешь! Кто дал тебе право в одну минуту разлюбить и возненавидеть Маринку, с которой столько лет ты дружила, только за то, что ее назначили в космический экипаж, а тебя нет? Какая же ты ничтожная, Женька, а еще живешь в переходный период от социализма к коммунизму и на теоретических собеседованиях твердишь о моральном облике человека двадцатого столетия». Это я сейчас добавила.

- Моральный облик человека двадцатого столетия, — вдруг рассмеялся Каменев. — Слова-то какие казенные. Гремят, как пустое алюминиевое ведро, покатившееся с пригорка. Милая Женька, тем-то ты и хороша, что ты — человек, а не тезис из директивы. Человек со своими доблестями и слабостями, живой, неуемный. — Он схватил ее за тонкие плечи, притянул к себе и заглянул в глаза. Увидел в повеселевших зрачках себя. Он хотел ее поцеловать, но Женя оттолкнула его сильными маленькими кулачками.