Геннадий Семенихин - Космонавты живут на Земле. Книга 2

уважает человека, то человек этот всяких похвал достоин. Ерунда, Алеша. Все не так. В молодости близкого друга легче искать. Жестокий закон диалектики. С годами мы

обременяемся жизненным опытом. Желание любить всякого, кто с первого взгляда пришелся тебе по сердцу, сменяется скептицизмом. Мы становимся суше и строже.

А сухость и строгость — дар мозга, но не сердца. Ни одна философская концепция не в состоянии это объяснить. А жаль. К старости надо быть добрее, щедрее душой и

все отдавать людям. Да-с. — Он глубоко вздохнул. — Однако мы слишком отклонились. Значит, вы довольны, что дублером я беру Андрея Субботина? Мне тоже он нравится. Шумливый и задиристый с виду, а присмотришься — и убедишься, как он настойчив и серьезен. Вот я и объяснил в общих чертах предстоящее задание. А теперь

за работу. Желаю тебе успеха, Алеша.

Он снова назвал его на «ты», и Горелов еще раз воспринял это как добрый знак.

Алексей вышел из раздевалки в одних голубых плавках, туго обтягивающих бедра, и распахнул дверь плавательного бассейна. На четырех дорожках, разделенных легкими пенопластовыми поясами, вода была ровной и прозрачной. Солнце, пробивающееся сквозь стеклянную крышу, делало ее чуть зеленоватой. Космонавты в ожидании начальника физподготовки Баринова сидели на трибуне и слушали Андрея Субботина, только что возвратившегося из отпуска. Андрей побывал в родной Сибири и сейчас, обхватив колени загорелыми сильными руками, рассказывал что-то до того интересное, что Горелов не увидел ни одного равнодушного лица. Даже непроницаемый Игорь Дремов оглушительно хохотал.

— Здравствуй, Андрей, — подходя к скамейке, поприветствовал товарища Горелов. Субботин поднял голову, критически его осмотрел. Веснушки вздрогнули у него на лице.

- Здравствуй, «лунник», если не шутишь.

- Как погостил у своих? — воспользовавшись паузой, спросил Горелов.

- Спасибо, не жалуюсь.

- Батька жив, здоров?

- Живой, Алешка, — мягко улыбнулся Субботин. — Чего ему сделается! Кость крепкая. До восьмидесяти грозится, как минимум, дотянуть. И еще, знаете, ребята, что сказал? Пока тебя в космос не запустят, обязательно буду на белом свете дожидаться. Только ты, говорит, не летай, как все другие. Хватит над своей планетой кружить да горючее жечь. Повыше надо. Видите, как он на космонавтику смотрит.

Ножиков потрогал шрамы, оставшиеся на левом боку после автомобильной катастрофы, одобрительно качнул головой:

- Довольно прогрессивный взгляд.

- У него на все такой взгляд. Говорит, в гору движемся. Старикам пенсия, на трудодень рубль пошел, зерна и овощей побольше стало. И тут же спросил: «А знаешь, Андрюха, бисов ты сын, почему улучшения наступили? Потому, что кукурузу сеять перестали». И целую историю в подтверждение привел. Сибирь-то наша, она суровая и студеная. Не все на ее земле вызревает. Ну, а раньше, что ни год, то обширный план по кукурузе спускали. Из области в район, из района в колхоз. Как наши седобородые старики ни доказывали, что сибирский климат не по кукурузе, планы лишь увеличивались. А она у нас всего сантиметров на двадцать поднимется, а тут бац — заморозок, и все пропало. Приехал к нам как-то один руководящий товарищ совещание по внедрению кукурузы проводить. А у нас секретарь райкома был молодой, смелый, горячий. Взял да и выступил с критикой кукурузной проблемы применительно к сибирским условиям, доказательно, с цифрами и фактами, с анализом затраченных впустую труда и средств. Говорят, даже этот руководящий товарищ ему поаплодировал. Скупо, но поаплодировал. По залу веселый шумок прокатился. Только поехал мой батька через две недели в район на совещание передовиков, в зал вошел и видит: графин и скатерть на столе президиума те же, а секретарь райкома новый. Батька дотошливый. Тотчас же к соседу: а где, мол, наш старый? А тот только руками развел: понимать, дескать, надо. — Субботин усмехнулся и закончил: — Теперь-то в нашем районе кукурузу не сеют.

Костров поправил на лбу челочку и потрепал по плечу рассказчика:

- Постой, Андрюша. Прошлое прошлым. Ты лучше расскажи, как отдыхалось.

- Отдыхалось... Да разве мой батька, этот скаженный старик, даст отдохнуть! Ножиков, ты зажми уши, как партийный секретарь, потому что я в нарушении бытового режима каяться буду. В первый вечер, крути не крути, выпить пришлось. Песни пели.

—Какие песни? «Шумел камыш», что ли?

Субботин скосил на него зеленоватые глаза:

- Ой, как культуры тебе не хватает, малютка! Слова сказать товарищу не даешь. Песни всякие были, кроме арии доктора Фауста, конечно. Она на нашей сибирской земле еще не привилась. Так вот попели мы и разошлись. Я в скирду ночевать забрался. Наконец-то, думаю, на свежем воздухе отосплюсь и никто утром не будет на физзарядку выгонять. Да не тут-то было. Не успело развиднеться, батька меня за шиворот поднял: «Вставай, бисов сын. Ты в родной дом, а не на курорт приехал!» Гляжу, у него две косы. «Умывайся, — командует, — пойдем пшеницу на Лысом бугре косить. Там круто, комбайн не проходит». Оказывается, собрал он человек пятнадцать пенсионеров, таких же, как и сам, и меня к ним прихватил. А уж попреков от него наслушался, пока работал. И косу я держу не так, как надо, и нагнуться лишний раз не соизволю. Никто еще меня в жизни так не критиковал, как батька в тот день. «Какой же ты космонавт? К далеким мирам лететь собираешься, а Лысого бугра выкосить не можешь». Только бугор этот самый Лысый я все же одолел, ребята. И вечером батька другое уже говорил обо мне. Но это все прелюдия. Сейчас я перейду к основному рассказу, и вы убедитесь, что самое главное не то, как меня встречали, а как провожали.