Геннадий Семенихин - Космонавты живут на Земле. Книга 2

- Не ворчи, мама, — остановил ее Алексей. — Ты же такой редкий гость. Хочешь, и генерал у нас будет сейчас за столом? Наш командир, Сергей Степанович. За-ме-ча-тельный мужик!

- Вот еще, — отмахнулась Алена Дмитриевна. — А Министра обороны случайно позвать не сможешь?

Она выкладывала на стол свои крестьянские дары, без которых не мыслила поездку к сыну. Алексей хватал их в руки и не скрывал восторга:

- Ну и прелесть ты. у меня, мама! Мед-то какой свеженький да на цвет яркий. А сальце-то, сальце в четыре пальца толщиной. Огурчики, наверное, прямо с грядки? И конечно же анисовки. Небось с той яблоньки, что под моим окном?

- С нее, сынок, — вздохнула мать. — Еще не забыл, в каком году она посажена?

- Нет, мама.

- В том самом, когда ты родился. Это я своими руками ее посадила по просьбе Павлика, отца твоего. Он так и отписал с фронта: посади, Аленушка, яблоньку в честь моего Алешки, и пусть она растет с ним наравне.

Мать подошла к стене, на которой висела дорогая ее сердцу картина. Высокий обрыв над бурным течением Днепра, одинокая солдатская могилка и две скорбные фигурки у нее: женщина, согбенная от горя, и мальчик в стоптанных башмаках. Это были они — вся семья Гореловых: он, мать и отец. Только отец ничего уже не мог сказать из-под могильного камня. «Обелиск над Крутояром» называлась эта картина. С гордостью считал космонавт Горелов, когда-то мечтавший стать художником, что это единственная работа, за которую ему ни перед кем не стыдно.

- Чудесно как, сыночек, — прошептала Алена Дмитриевна, — даже плакать хочется. — Затем мать подошла к мольберту, стоявшему в самом светлом углу, долго я внимательно рассматривала неоконченный портрет женщины с высокой прической и задумчивыми синими глазами, смотревшими на нее с добрым участием. Опустила взгляд на валявшиеся в беспорядке краски и кисти.

- Красивая... Она, что ли?

Алексей лизнул языком пересохшие губы. Вот и начался разговор, которого он ждал и побаивался.

—Она, мама.

Алена Дмитриевна ладонями поправила на висках волосы и устремила взгляд в раскрытое окно на звеневшую под ленивым горячим ветром листву. Спросила:

—Она как же, Алешенька, сама мужу отставку дала или он ее вместе с дочкой кинул?

Горелов не совсем приветливо спросил:

- А разве я тебе об этом не писал?

- Нет, Алешенька. Не соизволил, — строго отрезала мать.

—Странно, — пожал он плечами, — а мне казалось...

Она перебила его:

- Что же произошло у ней с мужем и где он теперь проживает, там или где?

- Его нет, мама.

- Знаю, что нет, — спокойно, но по-прежнему сурово выговорила она. — Был бы с нею, такого, думаю, у тебя не получилось бы. Не стал бы мой сын ломать чужую семью.

—Его совсем нет, мама, — негромко пояснил Алексей. — Он погиб.

Алена Дмитриевна бросила недоверчивый взгляд на сына, перевела глаза на портрет женщины, потом снова на него.

— Бедная, — произнесла она. — И ты ее сильно любишь, Алеша?

- Другой не надо, — подтвердил он спокойно, не отводя глаз.

- А дочка, сиротинушка, как же? Ты уверен, что сможешь ей стать заместо родного отца? Это не легко. Ой, как нелегко, сынок. Сам ведь помнишь, как тебе плохо было, когда вышла я замуж за агронома... за Никиту Петровича этого. Так вы с ним и не подружились.

- Я в то время помешал тебе, мама. Прости, — грустно признался Горелов и опустил курчавую голову. — Был глупым, горячим и очень любил своего отца. Мне тогда казалось невероятным, как это ты можешь выйти замуж за такого потертого жизнью скрягу. Где он сейчас?

Алена Дмитриевна горько вздохнула:

—Бог ему судья, сыночек. Скончался в прошлом году от... от инфаркта. Не надо о покойном. Ты вот сейчас верно сказал, что ребенку трудно представить, как это так

вдруг да появится у него новый отец. А что, если и Наташка так?

Горелов резко встряхнул головой, освобождаясь от неприятных воспоминаний. Глаза его повеселели, лицо прояснело от улыбки.

—Наташка? — переспросил он бодро. — Да что ты, мама, что ты, милая! Да если бы ты знала, как мы с нею друг к другу привязались. Когда она болела и капризничала, так в кровать с моей летной фуражкой ложилась. Это — чтобы я не уходил от них. Понимаешь? Она же совсем малюсенькая была, когда отца не стало.

Мать приподнялась на цыпочки и запустила сухую натруженную руку в его вьющиеся волосы, перебирала их, пока не устала стоять. Потом села и с теплинкой в голосе произнесла:

—Перерос ты меня, Алешка. Давно перерос. А как был с душой нараспашку, так и остался. Значит, здорово сердечко защемило?