Иван Руж - Таинственное похищение

Ночь остужала пылающую голову, глаза слипались, но он боялся закрыть их, чтобы не заснуть; инстинкт заставлял бодрствовать весь организм, мысли не покидали его.

Что же случилось потом? Ах да, выстрелы! Он решил, что стрелял проводник, но не мог вспомнить, было ли у него оружие. Не началось ли все оттуда? Он позволил выследить себя и повалить, как щенка. Был ли связан паренек с бандитами?

Легкое шуршание прервало ход его мыслей. Он открыл рот и затаил дыхание — так можно уловить даже самый слабый шум. Но оказывается, это разогнулась, прошуршав в листве, ветка, которую он подмял под себя.

Странные люди! Какой клад они ищут, какие знаки требовали от него? Он напряг мозг, стараясь вникнуть в смысл их действий. Для чего его похитили? Зачем заставили ступить босыми ногами в круг от костра? Ведь он же сказал им, что он геолог. Он потер лоб и поерзал, устраиваясь поудобнее, — снизу давили камешки. Почему кто-то говорил, что ботинки не лезут ему на ноги? Кто это сказал и где? Кажется, потом его снова взвалили на мула, и мучительная поездка продолжилась. Он попытался вспомнить, долго ли они ехали, чтобы определить, куда его завезли, но в памяти осталось лишь смутное чувство, будто он несся в лодке по бурному морю, поднимался вверх, опускался вниз, и его все время мутило. Затем он увидел свет, перед глазами выплыли ноги мула. Помнится, он удивился: откуда вдруг появились ноги мула, раз он был в лодке? И снова все провалилось куда-то.

Когда ниточка сознания связала все его представления воедино, он понял, что лежит на земле в лесу. Грудь и живот болели уже меньше. Очень хотелось пить.

— Воды! — простонал он.

— Подожди, сейчас вернется Незиф, — ответил чей-то голос, и он узнал голос остролицего.

Повернулся. Остролицый сидел в двух шагах от него и дремал, опершись о седло. Ни широкоплечего, ни мула не было видно. От земли веяло прохладой. Он захватил губами стебельки мокрой травы. Капельки росы смочили сухой язык, но от этого жажда усилилась, и он устало закрыл глаза. Но скоро его растолкали. Пришел широкоплечий, поднял его на ноги, кое-как привел в порядок, обул и отвел в какую-то палатку.

— Ничего не говори! Ни о кладе, ни о знаках! — тихо, но властно сказал Незиф, пока они шли к палатке, и глаза его при этом мрачно сверкнули.

Он едва держался на ногах. В ушах звенело, голова кружилась. О чем его спрашивали, он не помнил, помнил лишь, что изо всех сил старался молчать. Потом его оставили в покое. Он лежал в лесу в полузабытьи. Ему принесли кусок мяса и ломоть хлеба, которые он с жадностью съел. Слабость почти прошла, силы постепенно восстанавливались. И тогда ему пришлось пережить то, чего он не забудет до конца своей жизни. Широкоплечий повел его к той же палатке. Было жарко. На поляне пасся мул.

В палатке его встретили двое. С одним из них, человеком среднего роста, с расчесанными на пробор волосами, он разговаривал утром; другого — высокого, широкоплечего, со смуглым лицом и горбатым носом — видел впервые.

Как только они вошли, те дали знак широкоплечему выйти. Геолог заметил, что он выполнил приказание неохотно и встал недалеко от входа в палатку.

Тот, что был пониже, указал высокому рукой на складной стул и взглянул при этом на молодого человека.

— Сядь! — сказал высокий, пододвинув стул геологу.

Но он стоял, не двигаясь, и вопросительно смотрел то на одного, то на другого.

— Тебе говорят, сядь! — повторил высокий. Его нос с горбинкой при этом устрашающе вздернулся.

Молодой человек сел.

— Значит, геолог, а?

Он не ответил, решив молчать, как утром. Горбоносый обратился к другому и что-то ему сказал. Геолог не разобрал, что именно, но понял, что он говорит по-английски. Утром с ним тоже пытались говорить на этом языке. Он изучал английский в институте, но, хотя читал в оригинале американскую и английскую литературу по своей специальности, не считал, что хорошо владеет им.

Горбоносый приблизился к геологу, впился в его лицо цепким взглядом и спросил с издевкой в голосе:

— Ты что, оглох?

В тоне его и во всех движениях было что-то до омерзения наглое, что сразу же вызвало у молодого человека ненависть к нему.

— Я не глухой, — сказал он.

— Ага, заговорил! Отлично! Говори теперь, кто ты и зачем забрался в горы?

— Я ничего не скажу, — упрямо ответил молодой человек и рассердился на себя. «Зачем я разговариваю с ним? Нужно было молчать».

— Значит, не хочешь. Тогда я тебе скажу, кто ты такой. — Горбоносый произнес это с подчеркнутым превосходством и высокомерием.