Николай Асанов - Катастрофа отменяется

Салим загремел посудой в столовой, он всегда гремел тарелками, а потом еще колотил в гонг, когда все уже стояло на столе. Он любил свое дело и делал его шумно.

Чердынцев вошел в столовую, когда, но его предположению, все должны быть за столом. Тамары там не было.

Он сердито выговорил Салиму:

— Пригласите Тамару Константиновну!

— Она молчит! — с испуганным лицом ответил Салим.

Чердынцев подошел к ее двери, сильно постучал. Тамара не отозвалась. Тогда он толкнул дверь, заглянул в комнату. Волошина спала. Она лежала одетая поверх одеяла, уткнувшись в ладонь, и на лице ее бродила улыбка, словно она видела во сне что-то необыкновенно радостное.

А он-то думал… Ей же не было никакого дела до его переживаний. Ей больше всего хотелось поспать. Особенно после той ночи, в Ледовом приюте. Он с досадой окликнул:

— Тамара Константиновна!

— А, что? — спросонья, но с той же счастливой улыбкой: — Кажется, я заснула? — Она увидела свет в двери, мрачную фигуру Чердынцева, села на кровати, поджав ноги, строго спросила: — В чем дело?

— Вас ждут к ужину, — сухо ответил он?

— Да? Сейчас…

Она появилась розовая, улыбающаяся, кокетливая. Чердынцева она словно не видела. Каракозова, послала за гитарой, у Салима попросила вина: «Ведь сегодня праздник! Предмайский вечер! И потом этот удачный взрыв!» Она словно бы мстила Чердынцеву за его недавнее восхищение капитаном Малышевым. Все бросились исполнять ее просьбы-приказы.

Чердынцев отодвинул недоеденный ужин, отставил недопитый бокал, встал из-за стола, попрощался и ушел к себе.

Веселье в столовой становилось более шумным. Там опять пели, кто-то передвигал стулья, — видимо, собирались танцевать; слышно было, как звенели стаканы, — наверно, чокались с Волошиной. Чердынцев накинул куртку и бесшумно вышел через коридор и кухню на улицу.

Он шел по горной тропке вдоль края ледника, посвечивая под ноги фонариком. С мыса, от которого начинался поворот по леднику на север, оглянулся: станция сияла всеми окнами, как бывало в лучшие времена, когда его помощники не отплясывали твист или фокстрот, а работали каждый в своей комнате, за своим столом, когда все распоряжения выполнялись без напоминаний, на дежурство выходили на пять минут раньше. Какое счастливое было время!

Он ступил на морену и сразу отвлекся, от сердитых мыслей. На морене нельзя ни о чем думать, кроме тропы.

Приборы равнодушно стояли на местах, самописцы терпеливо чертили линии. Можно было и не приходить сюда. Но Чердынцев упрямо перемотал все ленты, словно нарочно оттягивал возвращение.

И домой шел так медленно, как будто надеялся, что утро застанет его в пути.

Не доходя до мыса, посветил на часы; до полуночи еще далеко! Поднявшись на мыс, увидел: станция была по-прежнему освещена, — видимо, веселье продолжалось.

Он спустился к озеру, чтобы только оттянуть время.

Водомерная рейка показывала, что вода за истекшие сутки прибыла почти на двадцать два метра. Трап, привязанный тросами к вбитым в лед пешням, всплыл — завтра придется подтягивать еще выше.

Он вернулся через черный ход, в сушилке переобулся, повесил мокрые башмаки на спицы. Пробираясь по коридору, мимоходом заглянул в столовую. Там было пусто.

Открыв дверь в свою комнату, остановился на пороге: так сжало сердце. Тамара сидела на его постели, поджав ноги и накрыв их полами халата. Перед нею на стуле стояла электрическая плитка, а на плитке в джезве кипятился кофе.

— Смиренная рабыня ждет прихода своего господина. — Тамара подняла на него насмешливые глаза, а потом склонила голову.

— Зачем вы так? — неловко пробормотал он, закрывая дверь.

— Потому что вы не зашли бы ко мне! — с вызовом ответила она. — Вы и любите и ревнуете одинаково неуверенно и печально.

— И вы пришли ко мне для того, чтобы сообщить об этом?

Ему стало вдруг страшно. А что, если бы не пришла…

Она легко спрыгнула с постели — кофе закипел, — взяла джезве за длинную ручку, взболтала пену и гущу, чтобы все перемешалось, разлила в чашки. Она опять чувствовала себя хозяйкой в этой холостяцкой комнате, и уже никакой жалобы не было в ее голосе, только радость и еще, может быть, женская властность.

Она сняла плитку со стула, опять забралась с ногами на постель и протянула к нему руки:

— И ты все равно хочешь оттолкнуть меня?

— Н-нет…

Утром его разбудил Галанин, принес ночные радиограммы.