Андрей Кучкин - Семи смертям не бывать

Нет, не смерть страшна. Страшно бесславие, которое падет на его голову.

В этих мыслях проходят часы. Мелькают перед Данилкой какие-то картины прошлой жизни, и над всем встает серьезное, печальное, каким было при расставании, лицо жены.

…На востоке приподнялось черное покрывало, чуть обнажив светлую полоску — предвестницу зари.

В избах темно. Кое-где вспыхивает догорающий огонек, зажженный на ночь, чтобы не выморозило избу. Спят башкиры-крестьяне, спят бойцы. Улица мертва.

Но вот послышались шаги. Хрустит под ногами снег. Идут двое. Один впереди, другой позади, в затылок первому. Оба спешат выбраться из деревни. Ныряют из переулка в переулок. Вышли за околицу и невольно замедлили шаги. Оба хотят отдалить приближающийся страшный момент.

Перед рассветом Лепин пришел за Чирковым. Данилка заглянул в глаза ему — все сразу понял. Молча оделся, сказал:

— Идем!

Молча прошли вдвоем деревню.

Хочется Лепину сказать что-то Данилке, но не находит слов. Разве слова нужны? Нужно было отказаться от черного дела, выплюнуть в лицо Семенову свой протест, выстоять перед его угрозами. Но не сумел — подмял его комбриг. Сколько раз пасовал Лепин перед чужой волей!

Нет, не зря остановил на нем свой выбор Семенов. Слабая душонка, трусливый, измятый жизнью человек.

Идут двое, каждый думая о своем.

Мелькнула у Данилки мысль о побеге, но показалась нелепой. Нет, невозможно это. От кого бежать? От товарищей? Но неужели сейчас — смерть! Тяжело погибать, чувствуя, что мог бы еще принести пользу революции. Но разве своей смертью он не помогает общему делу? Сознание этого на несколько минут как будто приносит удовлетворение. Да, раз так нужно, он готов умереть.

Пусть только узнают друзья, что он не опозорил свое имя, не предал их. Данилка говорит:

— Лепин! Узнай, где сейчас Чеверев, напиши ему всю правду. Пусть знает, как умер Чирков. С чистой совестью, как и жил. Еще напиши жене, Клаве…

Лепин глухо отзывается:

— Напишу…

Но снова бунтует сердце. Нет, нет, только врагам нужна его смерть! А революции нужна его жизнь.

Светлая полоса над горизонтом становится шире. Сейчас выглянет солнце, засверкает искристый, чистый снег. С каждым шагом все горше мысли, все острее боль.

— Лепин! — снова говорит Чирков. — Стреляй в голову, чтоб не мучиться. Не тяни.

Лепин молчит, Чирков медленно идет, упершись взглядом в светлеющий горизонт. Долго, бесконечно долго тянется время. Он оборачивается к Лепину, кричит:

— Да стреляй же наконец, трус! Не мучай меня!

Подняв наган дрожащей рукой, Лепин выстрелил. Секунду он стоял, глядя, как медленно падает на снег Чирков. Потом повернулся, кинулся в деревню. Добежав до штаба, без сознания свалился на пол.

Но не суждено было погибнуть Данилке и на этот раз. Только прошумела над ним смерть и снова прошла мимо.

Чудо? Да, похоже на чудо. Но впоследствии все объяснилось довольно просто. Нетвердой рукой поднимал наган Лепин, глаза застилали слезы жалости к товарищу. Как и просил Данилка, Лепин стрелял в голову. Пуля ударила у виска, повыше уха. Данилка упал, истекая кровью. Но был жив.

Днем потерявшего сознание Чиркова перевезли в деревенскую баню, положили на пол. Никто не заметил, что еще теплится жизнь в неподвижном теле. Как и предписал Семенов, его готовились похоронить с воинскими почестями.

Днем из Стерлитамака примчался курьер с пакетом для военкома Костылева. Вскрыв пакет, Костылев прочел приказ приостановить расстрел Чиркова. Узнав об угрожающей Чиркову расправе, обком партии поспешил вмешаться. Телефонная связь с Темясово была нарушена — письмо отправили с нарочным. А он опоздал. Прочитав письмо, Костылев пошел попрощаться с товарищем. Обнажив голову, переступил порог бани. Подошел к Чиркову, нагнулся над ним, стер с лица кровь.

В этот миг он заметил, будто дрогнули веки Чиркова. «Почудилось», — решил Костылев. И все же пригнулся ниже. Снова дрогнули веки. Неужели правда? Он приложил ухо к сердцу Чиркова и тут же опрометью бросился из бани. Ворвался в штаб с криком: «Чирков жив»!

Многим это казалось выдумкой, пока не доставили Данилку в больницу и врач не подтвердил: жив!

В больнице с Данилки долго не могли снять одежду. Все обледенело на нем. Пришлось сапоги и брюки разрезать ножом. Меховую шапку тоже снимали медленно. Она пропиталась кровью и будто приросла к волосам.