Виталий Мелентьев - Иероглифы Сихотэ-Алиня

– Стой! Кто идет?!

Губкин замер. Послышались сильные всплески и Васин голос:

– Это я! Только я плыву! – И крик: – Куда тебя черт понес?

Все тот же знакомый, уже растерянный голос спросил:

– Стой, говорят, кто идет?! – Потом зло добавил: – А то стрелять буду!

После непродолжительной паузы Вася закричал:

– Андрей! Почуйко! Я не иду! Я плыву! И этого черта не остановишь!

Если бы вдруг в этом пронизанном рассеянным светом молодого месяца таежном воздухе раздался голос матери, Губкин, наверное, обрадовался бы не так сильно. Он сразу забыл о своих бедах и заорал:

– Андрей! Почуйко!

Сопки ответили ему:

– Ого-го-го!

Слабость опять овладела Губкиным, тело передергивала мелкая противная дрожь, и почему-то хотелось не то что плакать, а просто потереть защипавшие глаза. Саша улыбался синими, сведенными холодом губами и шептал:

– Живы… Живы…

И впервые он забыл о деле, о линии.

Восстановив линию от поста до реки, обстоятельный Почуйко вовремя вспомнил старую пословицу: «Не зная броду, не суйся в воду».

«Трэба делать плот», – решил он.

Он нашел сухостойное дерево и начал рубить его. Работать было трудно – болело тело, но Андрей быстро свалил дерево и хотел было взяться за его разделку, как услышал чьи-то слабые голоса и плеск воды. Он прислушался. Голоса смолкли, и между деревьями кто-то проплыл. Андрей знал, что у Губкина и его товарища лодки нет. Значит, плавал кто-то чужой. Почуйко выбрал местечко посуше и поудобней, залег и стал наблюдать. Несколько раз ему не терпелось окликнуть неизвестных, но он сдерживался.

«Шут его знает, кто такие и сколько их. А я один», – думал он, ворочался и молчал.

Через некоторое время он увидел, что по лунной дорожке прямо на него плывет большая, рогатая коряга. Послышалось сопение и легкий хрип.

«Не иначе как мотор якый-то заграничный…» – подумал Андрей и приготовился к бою. В самую последнюю минуту, когда он уже готов был открыть огонь, он вспомнил уставное требование обязательно окликать неизвестных.

«Ведь и верно, может, все-таки наши. С восьмого или иного какого поста. А моторы и у нас разные есть», – решил он и окликнул плывущую корягу.

Он не узнал осипшего от холода Васиного голоса и растерянно хмыкнул, потом сделал то, что сделал бы на его месте всякий честный, не умеющий лукаво мудрствовать солдат. Он опять вспомнил железное уставное требование и вскинул автомат:

– Стой, говорят, кто идет?! А то стрелять буду!

Он, может быть, и в самом деле выстрелил бы – вначале вверх, как велит устав, а потом, если бы не удостоверился, что его подозрения напрасны, и прямо по цели, но раздался отчаянный крик Губкина, странная коряга метнулась в сторону. Теперь Почуйко уже не старался разобрать Васины слова. Он был безмерно рад, что товарищи нашлись, что все идет в общем не так уж плохо, и закричал:

– Ого-го-го!

Он поковылял к берегу, чтобы встретить Васю и помочь ему причалить. Но вместо Васи из реки показалось огромное поблескивающее в неверном свете месяца чудовище. Оно фыркало и трясло горбоносой, бородатой головой. Его большие рога, похожие на растопыренные ладони великана, отражали блеклый отсвет пожара и казались окровавленными. Чудовище запаленно дышало и упрямо лезло на Андрея. Наверное, он не выдержал бы и заорал свое: «Ратуйте!» – но в это время раздался всплеск воды и звон металла.

– Пошел! – закричал Вася. – Пошел, дурак!

Чудовище, которое Вася так непочтительно называл дураком, рванулось, запрокидывая голову, выскочило на берег и помчалось вверх, на сопку.

Вася выбрался на сухое место и бросился обнимать опешившего и слегка испуганного Почуйко.

– Андрей, дорогой! А что с дядей Колей? Он тоже здесь?

Почуйко помотал головой, словно освобождаясь от паутины.

– На посту твой дядька, – сказал он и смущенно спросил: – Слухай, а що це такэ було?

– Лось!

– Який лось?

– Вроде оленя. Ну, сохатый. Понимаешь?

И хотя потомственный степной хлебороб Андрей Почуйко никогда не слышал этого слова, он подумал, что к этому странному животному как нельзя лучше подходит такое необыкновенное название – сохатый. Андрей успокоился, сразу смекнул, что был смешон, и, по привычке, начал хитрить, чтобы скрыть свой промах. Он с достоинством выпрямился и укоризненно покачал головой.

– Подцепит разную ерунду и во-от – радуется! – сказал он сердито. – Тут дело серьезное, а он на сохатых кататься вздумал. Як малый, честное слово!