Вячеслав Веселов - Темные ночи августа

Стогов опустил тяжелые веки. Я подумал, что теперь старого штурмана не расшевелить, но неожиданно услышал его голос.

— Я искал Грехова, наводил о нем справки… Но узнал немного: какие-то мелочи, крохи, клочки воспоминаний. И на встречи мне не больно везло: синоптик, сержант-механик, служивший на машине Грехова, комэск, знавший его полгода, инструктор из учебного отряда, от которого я услышал о Грехове лишь одну фразу: «Лешка не умел жить на малом газу…» В моем распоряжении только короткие, всегда без начала и конца, рассказы людей, знавших Грехова, наши с ним разговоры (тоже короткие, мимоходом, где-нибудь в столовой или на стоянке в ожидании вылета), разрозненные воспоминания, вспышки, выхватывающие на миг лицо, взгляд… Кое-что я, наверное, придумал. — Стогов поднял глаза. — Люди часто сочиняют легенды, а потом незаметно начинают верить в них… Неважно. История Грехова уже отдалилась от меня. Годы, знаете… Порой кажется, что я слышал ее от кого-то. Но другой истории у меня нет.

Алексей Грехов в мешковатых брюках и пиджаке не под пару стоял рядом с другими выпускниками и слушал директора школы, который говорил про широкие и светлые дали, пожимал ученикам руки, ласково заглядывал в глаза и спрашивал о планах.

Наконец он остановился перед Греховым.

— А вы?

Все заулыбались, запереглядывались, потому что и без того было известно, что Лешка скажет:

— Авиация.

Грехов продолжал изводить их разговорами об авиации даже на балу:

— Самолеты, самолеты, самолеты…

В летное училище его не приняли. Врачи в один голос повторяли: «Росточком не вышел», — вздыхали и советовали больше каши есть.

Грехов пришел в местный аэроклуб, и какая-то добрая душа приняла его на отделение планерного летания. Мол, пусть потешится, авось остынет.

Теперь он целыми днями пропадал в аэроклубе, хотя днем там делать было нечего: курсанты приходили на занятия после работы. Грехову нашли дело — тесную каморку, где он со школьниками мастерил модели самолетов. Отпустив мальчишек, Грехов наскоро перекусывал тут же за столом, заваленном бамбуковыми рейками и обрезками бумаги, шел на занятия, а вечером вместе с другими курсантами, строем и с песнями возвращался в город. Утром он снова был у себя в мастерской.

Грехов прошел всю программу обучения, был зачислен в школу пилотов ВВС РККА и первым из курсантов вылетел на У-2. Правда, дело было не в нем, не в его, то есть, талантах, а в инструкторе Жикине.

Жикин посмотрел на него исподлобья:

— А ну-ка, сделай еще круг.

Грехову, видать, только того и надо было. Забрался повыше и давай «бочки» крутить.

Начальник школы спрашивает:

— Кто это там резвится?

— Курсант Грехов, — отвечает инструктор.

— Вы что, с ума сошли!

— Грехову инструктор без надобности, — объяснил Жикин. — Ему учеба только во вред.

— Я вас арестую, — сказал начальник школы.

Инструктору Жикину скоро надоело нянчиться с курсантами и он ушел в строевую часть. Обычное дело: хороший летчик — плохой педагог. Но вот о Жикине-то Грехов больше всего и говорил, только его и вспоминал из своих учителей.

Грехов легко поднимал в воздух тяжелую машину, по технике пилотирования неизменно получал «отлично», но, оказалось, ему совсем другое было нужно. Он пришел к начальнику школы с просьбой отпустить его в истребительное училище. На лице курсанта была написана непоколебимая вера в то, что ему суждено не просто летать, но быть летчиком-истребителем.

Начальник школы долго уговаривал Грехова, а потом взорвался:

— Вас позвали в авиацию не для вашего удовольствия. Это стране нужно! Есть еще долг! Слышал ты про него? Иди и служи.

В 1939 году Грехову присвоили звание младшего лейтенанта и направили на Балтику, в минно-торпедный авиационный полк.

Грехова ценили в полку, а он рвался в истребители, все рапорты писал, просил отпустить…

Мечтам Грехова об истребительной авиации не суждено было сбыться. Судьба, как он говорил, все время поворачивалась к нему «задней полусферой». Он уходил от разговоров на эти темы и не отвечал на подначки друзей. Лишь однажды Стогов услышал, как на вопрос, почему Грехов так рвется в истребители, тот ответил, что он охотник и не любит быть дичью. Сказано это было с мрачноватой улыбкой, вроде бы в шутку. Но Грехов и в самом деле охотился сызмальства.

Весной сорок первого Грехов сделал еще одну попытку уйти в истребительную авиацию. Узнал, что соседи переучиваются на новую машину, разволновался: «В самый раз! Такого момента больше не будет…» Он подал рапорт, ему вроде что-то пообещали, но тут война и не до него стало…