Вячеслав Веселов - Темные ночи августа

Очнулся я в полутьме, среди забинтованных и стонавших людей: низкая палата, ночник…

Я то впадал в забытье, то ненадолго приходил в себя. Режущий свет, белые простыни, люди в белом. Они о чем-то разговаривали вполголоса. Должно быть, готовили меня к операции.

Среди ночи я проснулся. За окном сверкали звезды — чистые, яркие. Таким блеск звезд бывает перед наступлением холодов.

Когда рассвело, я увидел в окне реку, деревянные домишки, заснеженные крыши, дымы из труб. Городок показался мне знакомым. Да и не мне одному. Рядом лежал лейтенант-артиллерист и все спрашивал, какой это город, что там за поворотом улицы, какие дома, деревья. Мол, там, за березами, должен стоять дом с верандой. «Я, кажется, был здесь, — сказал артиллерист. — Был однажды…» Он как будто бредил. Замолчал надолго, а потом говорит: «Слышь, летчик. Позови сестру. Стыну я…»

К вечеру он умер.

После были другие госпитали. Держался я на одном кураже, но верил, что буду летать. Легко тогда верилось! Вокруг были живые веселые люди. То есть их-то я и старался замечать, их только и видел. Они выписывались, заходили в палату в форме, с папиросами в зубах, приносили подарки. Обгоревший танкист уезжал в свою часть. Однорукий старшина говорил, что возвращается на завод: «Место мне найдется. Я ведь до войны кадровиком был в управлении…»

Пять операций. Я полгода не вставал с больничной койки. Долгие, пустые дни… Потом здоровье вроде пошло на поправку, и тут снова рана открылась…

Стогов посмотрел на меня из-под полуопущенных век.

— Ты местный? — спросил он.

Я вспомнил, как бегал в госпиталь к дядьке-хирургу и ко мне вернулась одна из самых страшных картин отрочества. За голыми деревьями догорал январский закат, а из госпитальных ворот выезжала полуторка с брезентовым верхом и обитым жестью кузовом. Задний борт ее был открыт и из кузова торчали голые ноги. Умерших солдат везли на братское кладбище, которое было тут же, неподалеку от госпиталя.

— Я понял, что буду лечиться всю жизнь и остался в вашем городе, — сказал Стогов.

Мы долго молчали.

— А что же Грехов? — спросил я.

— Командир… — Стогов вздохнул. — Последним из наших Грехова видел синоптик. Осенью сорок четвертого. — Стогов неожиданно улыбнулся. — Синоптиков, знаете, судьба миловала. Но этот попал под бомбежку, был ранен, а после госпиталя оказался у истребителей.

Он был на командном пункте, когда увидел Як-3, руливший на стоянку первой эскадрильи. Синоптик не мог не обратить внимание на этот самолет, потому что их полк летал на «лавочкиных». С постов оповещения доложили, что группа следует прежним курсом с набором высоты. Тут и ломать голову было нечего: немцы! С КП дали три разноцветные ракеты: взлет всем трем эскадрильям.

Немцев было много — около сотни «юнкерсов» с истребителями прикрытия. «Аж темно стало!» — сказал синоптик. «Лавочкины» поднялись в воздух, завязался бой. И тут с КП увидели, как этот новенький, легкий Як-3, подпрыгивая, рулит через летное поле к полосе. Взлетел и стремительно полез вверх. «Я не пилот, — сказал синоптик, — но сразу заметил: наши так не взлетают».

Як-3 поднялся над этой свадьбой и оттуда, с верхотуры, врезался в самую круговерть и дал залп. «Юнкерс» перевернулся и грохнулся на землю. «Як» вышел из пике и снова круто полез в небо. «Удивительно, как быстро он набирал высоту», — сказал синоптик. «Як», словно ракета, мчался вверх и бил из своих пушек. Он пропорол брюхо другому «юнкерсу», тот зашатался, дернулся и взорвался. «Страшный был взрыв, — сказал синоптик. — Там даже падать на землю было нечему…»

Надсадный рев моторов, трескотня пулеметов, глухой перестук пушек. Небо было исполосовано пестрыми дымными трассами. Самолеты, переворачиваясь, падали в огне, свечой уходили вверх или срывались в мертвый штопор, парашюты качались и косо шли к земле, откуда к небу поднимался черный дым… «Я после такого не видел, — сказал синоптик. — Да и раньше тоже…» В эфире звучала гнусавая немецкая речь, слышались голоса знакомых летчиков, крики и ругань, а этот «Як» молча вертелся в воздушной карусели, пока у него не кончились боезапасы.

Самолет подрулил к самому КП, и невысокий пилот в распахнутой альпаковой куртке поднялся в стеклянный скворечник. Это был Грехов, еще более легкий и смуглый и совсем седой. На гимнастерке у него была Звезда Героя. Командир полка только и сказал: «Ну, майор!..» Он обнял Грехова и расцеловал. Они коротко посовещались в соседней клетушке, Грехов вышел, на ходу дергая застежку «молнии», и тут увидел синоптика. «А-а, — сказал он, — жив курилка!» Они перекинулись парой фраз, самолет Грехова заправили, и он улетел.