Луи Жаколио - Собрание сочинений. В 4-х т. Т.3. Грабители морей. Парии человечества. Питкернское преступление

— Не бойся, я крепок, а есть вещи, которые следует сообщать как можно скорее.

— Ты меня пугаешь!

— То, что я собираюсь тебе сказать, Грундвиг, — дело очень серьезное.

— Я слушаю.

В нескольких словах Гуттор рассказал товарищу о своем подслушивании близ палатки эскимосов.

Грундвиг, выслушав этот рассказ, почувствовал у себя на лбу холодный пот. Кто такие эти новые враги? Какая у них цель?

— Послушай, Гуттор, — промолвил старик, — не задавался ли ты вопросом: почему этот мнимый эскимос прячет от нас свое лицо? А главное, почему он притворяется немым?

— Не задавался, но думаю, что немым он прикинулся для того, чтобы мы не узнали его по голосу, — отвечал богатырь.

— А кого бы мы могли узнать по голосу, как ты думаешь?

— Я знаю только одного такого человека, — задумчиво проговорил Гуттор.

— Как его зовут?

— Красноглазый, — нерешительно выговорил богатырь, как бы сам не веря своей догадке.

— В добрый час! Ты становишься очень проницателен, как я замечаю. Действительно, только Красноглазый и способен провернуть такую дьявольскую махинацию.

— Но почему же он кажется меньше ростом?

— Очень просто: от меховой одежды. Это всегда так бывает. Это обман зрения.

— Какая же у него цель?

— Цель самая понятная: убить при первом удобном случае герцога и его брата, а потом обратиться в бегство, взяв для этого легкие сани. Теперь нам остается только следить за ним в оба глаза.

— Как же ты это сделаешь, если мы дали господину Эдмунду слово остаться на станции?

— Не лучше ли рассказать все герцогу?

— Боже тебя сохрани!

— Отчего?

— Если ты можешь доказать, что Густапс и Надод одно и то же лицо, то говори; но если не докажешь, то выйдет только одна неприятность. Нас с тобой окончательно объявят сумасшедшими и не будут верить ни одному нашему слову.

— А ты, пожалуй, прав, — ответил Гуттор, всегда в конце концов соглашавшийся с доводами товарища.

Действительно, в словах Грундвига было много справедливого, но не это главным образом побуждало его к молчанию. Грундвиг вообще любил действовать тайно и уж потом, когда задуманное дело удалось, объявлять о нем. Так и теперь — он решил не говорить ничего, а только следить за Надодом, рассчитывая, что в конце концов бандит сделает какой-нибудь ложный шаг, по которому его можно будет вывести на чистую воду.

Крепкое телосложение Гуттора, который был лет на пятнадцать моложе Грундвига, помогло ему поправиться так быстро, что через несколько часов он уже был почти совсем здоров и только чувствовал небольшую боль в тех местах груди, где ему ставили банки. Он рассчитывал, что на следующий день ему можно будет выехать вместе с остальным караваном.

Йорник и Густапс вернулись из своей экскурсии очень поздно и не спешили с отчетом к герцогу, хотя сани, в которых они ездили, давным-давно уже были распряжены и убраны.

Фредерику Бьёрну хотелось узнать поскорее, чем кончилась поездка эскимосов, и потому он сам послал за ними, желая их расспросить.

Эскимосы отвечали посланному от герцога, что они только приведут в порядок свои костюмы и сейчас же явятся.

Читатель увидит ниже, что Густапс и Йорник не без причины прошли сначала к себе в палатку, а не явились прямо к герцогу.

Войдя в помещение станции, они искусно разыграли сцену изумления при виде лежащего Гуттора. Они держали себя так, как будто только сейчас узнали о приключении с богатырем.

Когда Йорник начал излагать Фредерику Бьёрну результаты поездки, Густапс вдруг перебил его, жестом показывая, что он желает что-то объяснить.

— Что он говорит? — спросил герцог у Йорника.

— Он находит, что здесь очень жарко, и просит позволения снять на минуту капюшон.

— Сколько угодно! Есть о чем спрашивать! — отвечал герцог.

Эскимос, не торопясь, развязал ремни капюшона и откинул его.

Показалось черное скуластое лицо, настоящее лицо эскимоса.

Грундвиг и Гуттор были изумлены.

Не такого человека ожидали они увидеть. Тут даже Грундвиг нашел, что Гуттор слишком уже увлекся своим воображением, когда ему показалось, что он видел белые руки и белую шею Густапса.

«Но ведь не во сне же я это видел!» — думал бедный богатырь.

Когда он после ухода эскимосов поделился своим раздумьем с Грундвигом, тот отвечал:

— В темноте тебе могло показаться, глаза твои были воспалены от холода, немудрено было ошибиться.

Старику хотелось прибавить:

— Что же касается до слышанных тобой слов, будто бы сказанных немым, то это, по всей вероятности, был не более как шум ветра.