Луи Жаколио - Собрание сочинений. В 4-х т. Т.3. Грабители морей. Парии человечества. Питкернское преступление

Когда об этом узнали эскимосы Пэкингтона, Йорник явился к герцогу и предложил:

— Господин мой, так как вы отложили отъезд, то у нас впереди свободный день. Мне пришла по этому поводу одна мысль, которую я и прошу у вас позволения осуществить.

— Говори.

— Вы видите эти ледники в двух милях отсюда? Они представляют высокую стену, через которую трудно перебраться. Вот я и придумал съездить со своим товарищем и посмотреть, нельзя ли будет эту стену объехать.

— Очень хорошо, мой милый… Вообще я чрезвычайно доволен и тобой, и твоим товарищем. Можешь быть уверен, что я вас обоих щедро награжу за службу.

— Спасибо, господин мой. Вы очень добры.

— Поезжай, куда ты говорил, и осмотри. Возьми мои легкие сани и собак… Ты, разумеется, возьмешь с собой и своего товарища?

— Да, господин мой.

— Прекрасно. Когда вернешься, расскажи мне обо всем подробно.

Несколько минут спустя легкие санки герцога Норландского, запряженные шестью лапландскими собаками, стояли совсем готовые у дверей палатки, в которой жили Густапс и Йорник.

Там их можно было хорошо разглядеть обоих. Йорник был обыкновенный эскимос — с темно-бурой кожей, низким лбом, приплюснутым носом и узкими глазами, но его товарищ… Его товарищ натирал себе в это время лицо медвежьим салом для предохранения от мороза и снял с рук перчатки. Руки у него были белые, той белизны, которой отличается кожа рыжих людей. Лица его разглядеть было нельзя, так как он натирал себе щеки, не снимая с головы капюшона.

— Ну, теперь можно ехать, — объявил Густапс, окончив свой туалет.

— Тише, тише! — предостерег его Йорник. — Разве можно так рисковать.

— Кто же нас может услышать? — возразил с усмешкой «немой» Густапс. — Какой ты, однако, трус!

— Вы вот все не верите мне! — продолжал Йорник. — А между тем за нами постоянно следит тот человек, которого вы называете Гуттором… ну, одним словом, этот богатырь… Я и сейчас не уверен в том, что он не прокрался сюда, в палатку и не подслушивает за нами…

Густапс сделал жест нетерпения: палатка была так тесна, что в ней не мог спрятаться такой великан, как Гуттор.

— Твои глупые опасения просто смешны, — проговорил «немой». — Замолчи, пожалуйста, и поедем.

Йорник не стал больше разговаривать. Оба эскимоса вышли из палатки, сели в сани и с быстротой стрелы понеслись по снежной равнине.

Едва успели сани отъехать, как из-за палатки поднялась какая-то громадная фигура, лежавшая до того времени на голой мерзлой земле. Этот человек с трудом двигался; все члены его были парализованы от холода. Он сел, но встать на ноги не мог, чувствуя, что замерзает.

То был Гуттор. Он прокрался к палатке бандитов, лег на снег и пролежал там все время, пока злодеи разговаривали. Он слышал весь их разговор. Мало того: большой парусной иглой он проколол в палатке отверстие и, приложившись глазом, имел возможность внимательно разглядеть их.

После долгих усилий он встал наконец на ноги, но не мог ступить ни шагу: холод одолевал богатыря. Он начал кричать, звать на помощь, но страшная буря заглушала его голос.

Палатка бандитов стояла всего шагах в пятнадцати от общего лагеря, но в такую бурю, какая свирепствовала теперь, даже и это расстояние было слишком велико для человеческого голоса.

— О, Боже мой! — стонал несчастный. — Неужели я умру, не дав никому знать об опасности?.. Это ужасно. Я этого не хочу, не хочу, не хочу!..

Он напрягал всю силу своих легких, кричал, звал. Нет, никто его не слышал. Сквозь метель ничего не видно; ветер ревел так, что Гуттор даже сам почти не слышал собственного своего крика.

Несчастный опять присел на снег, не будучи в состоянии стоять. Метель заносила его. Не имея надежды, что его услышат, он даже перестал кричать. Две слезы выкатились из его глаз и замерзли. Он лег на землю, чувствуя, что засыпает, и бессознательно хватаясь за что-то рукой.

В это время дверь станции распахнулась, и раздался чей-то встревоженный голос:

— Гуттор!.. Гуттор!..

Но Гуттор не откликнулся.

— ДОКТОР, ОН УМЕР? — СПРОСИЛИ В ОДИН голос Фредерик и Эдмунд у доктора Леблона, который наклонился над бесчувственным телом богатыря и внимательно его выслушивал. Старый Грундвиг рыдал, стоя на коленях у постели.

Доктор не ответил, продолжая слушать. Фредерик Бьёрн повторил вопрос.

— Боюсь, что да, — отвечал наконец доктор. — Пульс не прощупывается, сердце неподвижно; приставленное к губам зеркало не запотело. Впрочем…