Михаил Постол - Операция «Светлана»

Седой, усатый партизан протянул мне бинокль. Метрах в трехстах от нас по-муравьиному суетились гитлеровцы. Их было, пожалуй, около роты. Чуть в стороне от солдат о чем-то толковали три офицера в форме СС и мужчина в штатском. Он время от времени взмахивал рукой в нашу сторону, что-то объяснял эсэсовцам.

Гудели натужно моторы машин. Они продолжали прибывать. Трещали мотоциклы. На дорогу выскакивали все новые и новые гитлеровцы. Кроме эсэсовцев появились гренадеры, отряд СД. «Будто комарья на болоте, холера ясная!» — выругался батька Апанас.

Я вспомнил наказ майора: ни в коем случае не ввязываться в стычки с фрицами, и решил немедленно и без шума уходить. «Не получится без шума, сынок, — возразил батька Апанас. — Дорогу они, лихоманка им в печенку, нам перекрыли. Другой тут нет. Да и та сволота Войтюк, места тутошние знает».

Войтюк — здешний лесник. И, как теперь уже стало известно, давний агент немецкой разведки. Лес он знал как свои пять пальцев. Два партизанских отряда из-за него попали в сети гитлеровцев. Трижды стреляли в него партизаны. Один раз чуть не поймали в ловушку. Но Войтюк с ловкостью старой змеи ускользнул из нее.

«Батько, дай мне пару хлопцев и мы уведем их к Черному болоту, — предложил усатый партизан. — Я знаю там тропки. Выскочим по ним». — «Войтюк тоже знает, холера б его!» — «А мы его первого! С него начнем!»

Батька долго не думал, повернул ко мне бородатое лицо: «Дело, сынок? Как считаешь? Надо попробовать». — «Согласен». — «Ну и добре. Бери, Мыкола, кого хочешь». — «Я сынков возьму, батько. Кроме меня, одни сыны мои то болото клятое ведают. Что со мною случись, они работу до ума доведут. Больше некому. Не тяни бога за бороду, батько. Гляди, фрицы вон».

А там и в самом деле что-то началось. Солдаты вытягивались в цепь. Слышались крики команд, похожие на лай собак, и гулкий лай собак, какой можно было принять за злой командирский разнос. «Ну с Богом тогда, Мыкола. Ежели что — прости старого Апанаса. Давай!»

Усатый с двумя парнями исчез в зарослях. — «Жану его фрицы зничтожили, тихо проговорил батька Апанас. — Моей связной была. Эта сволочь, Войтюк, выследил. Живьем сожгли бабоньку. Живьем! Розумиешь?»

Несколько минут мы ждали. И вот где-то далеко справа прострекотал автомат. Потом другой. Там, среди немцев, человек в штатском нелепо взмахнул руками и, словно косой срезанный стебель, переломился, рухнул на землю. Упали еще и несколько фрицев. А выстрелы продолжались. Подгоняемые криками офицеров и визгом собак, гитлеровцы начали разворачиваться в сторону выстрелов и вскоре скрылись в лесу.

Мы шли всю ночь. Продирались сквозь заросли, переходили какие-то речушки, перебегали просеки и лесные дороги. В одном месте перешли тропами, известными только партизанским проводникам, глухое болото. На него ушла, пожалуй, половина той ночи. После болота попали в такие дебри, где, казалось, и комару пролететь невозможно. А мы прошли. И к рассвету оказались на территории, которую немцы называли генерал-губернаторством.

Там короткий отдых, еще бросок — и мы в заданном месте.

Передатчик умолк, словно его писк кто обрезал ножом. Радист покопался с минуту и подал майору узкую полоску бумаги. «Во время перехода наткнулись на немцев силами больше батальона, — прочитал Алексей. — От схватки ушли. Сейчас находимся в квадрате 36».

Квадрат 36. Стало быть, отряд уже на исходных позициях. Теперь дело за Братковским. Неожиданно вспомнил ту, что отстучала рапорт старшего лейтенанта командиру из отряда. Царевна Несмеяна. Синеглазая, светловолосая. Назвал так ее в первую минуту встречи, и осталась в памяти этой самой царевной из сказки. За все дни, что сержант Кушнир находится в группе, и десятью словами с нею не перебросился. А вот вспомнилась сейчас. Закрыл глаза, улыбнулся, но явилось другое лицо. Галина, лейтенант медицинской службы. Взгляды у нее откровенные. Чувствуется, протяни только руку — отзовется самой горячей лаской. Красивая, статная. И держит себя в строгости. Не из тех, кто на войну слабость свою всегда готов списать. Беда в том, что напоминает она Алексею ту, далекую, от мыслей о которой порою делается больно.

Лариса была дочерью крупного чина. Избалованная, капризная, привыкшая к всеобщему восхищению. Ей шел восемнадцатый год, когда курсант Терлыч увидел эту красавицу на вечеринке у товарища. И хотя с первой минуты, как она появилась в комнате, не смолкал восхищенный шепот, Алексей не обратил на нее внимания, просто не выделил из девичьего круга.