Игорь Всеволожский - Неуловимый монитор

— А вы, Коган, что скажете? — спросил Алексей Емельянович.

— Что я могу сказать? — ответил штурман. — Я хочу драться до конца.

— Добре, — облегченно вздохнул командир. — Я и не ждал от вас иного ответа. Ох, друзья, и полегчало у меня на сердце! Ну, все по местам, а мы пройдем в кубрик. Пойдем, Алексей Дмитриевич…

Они пролезли в узкий лаз и очутились в кубрике. Матросы поднялись с коек.

— Зашли потолковать с вами, — сказал командир корабля. — Повоевали мы с вами немало, побывали во всяких переделках, да вот попались в ловушку.

— Не впервой, товарищ командир, — с неизменной шутливостью отозвался Овидько. — Бывали мы в ловушках, да всякий раз выбирались.

— На сей раз, хлопцы, выбраться нам будет трудно, — покачал головой Харченко. — Правды от вас я скрывать не стану. Такого огня, какой нас встретит на Пересыпи, мы еще с вами не видывали. Немцы поклялись любой ценой нас уничтожить. Нырнуть под землю наш «Железняков» не может, летать по воздуху тоже, и пройти по суше он не в состоянии…

— А что вы думаете, товарищ командир, — горячо сказал Перетятько, и глаза его заблестели. — Если понадобится, так «Железняков» и по суше пройдет…

— Разве что так! — усмехнулся Харченко. — Но, к сожалению, это невозможно. Так вот, хлопцы, есть предложение.

— Какое, товарищ командир?

— Какое? Взорвать корабль, сойти с него, пробиваться через линию фронта к Красной Армии, на Кавказ…

В кубрике настала гнетущая тишина.

— И есть второе предложение, — продолжал командир. — Идти с кораблем до конца. Если немецкие пушки остановят нас и преградят нам дорогу — биться до конца, до последнего снаряда, до последней пули, до последней капли крови…

— А я так думаю, прорвемся! — вдруг воскликнул Овидько.

— Прорвемся, — загудели матросы.

— «Железняков»-то — да не прорвется?

— Да он где хошь пройдет!

— Он живым сквозь сто смертей пролезет!

— Мы еще на Дунай на нем воротимся!

— Вот это добре, матросы! Добре! — совсем повеселев, сказал Алексей Емельянович, с нежностью оглядывая матросов. — И от вас я не ждал другого ответа. Я тоже думаю — прорвемся. Так что же, значит, в путь?!

— В путь!

«…Я приводил в порядок свои отрывочные записи, когда ко мне постучали в каюту, — записал в тот день комиссар Королев. — Вошел Василий Губа. Он был очень взволнован. Он сказал мне: «Товарищ комиссар, я знаю, мы идем на смертный бой. Может, в живых не останемся. Что касается меня, я живым с корабля не уйду. Может, я еще недостаточно подготовлен, может, не достоин еще быть коммунистом, но если погибну… если погибну, — повторил он, — прошу считать, что погиб я коммунистом». И он положил на стол листок, вырванный из тетради… Я обнял этого славного парня и сказал, что рекомендую его. Вторую рекомендацию ему даст командир. «Где-то мой Леня? Жив ли? Может быть, также, как Василий Губа, пришел перед боем к своему комиссару?» — подумал я, когда Губа ушел.

Почти вслед за Губой пришел механик. Павлин принес заявления своих «орлов». Они не могли отлучиться из машинного отделения. Они тоже хотят идти в смертный бой коммунистами…»

Весь вечер и всю ночь корабль шел Казачьим Ериком. Мерно работали механизмы. Ни один человек не спал. Орудия и пулеметы были наготове. Небо посерело. Корабль шел полным ходом и все же опаздывал. Расчет до рассвета проскочить в море не оправдался… Но пережидать еще день, чтобы пройти мимо вражеских батарей под покровом темноты, было бы безумием.

Не повезло! В Ахтанизовском лимане корма «Железнякова» стала задевать за грунт. Мели светились через воду. Если крепко сядем на мель и не снимемся с нее до утра, станем отличной мишенью для авиации!

Харченко произвел расчет: при работе машин полным ходом «Железняков» оседает на лишних двадцать сантиметров; при среднем ходе — на пятнадцать, при малом — на десять. Еще больше уменьшится осадка, если монитор вести на буксире. Чтобы поднять корабль из воды на десять сантиметров, нужно сбросить тридцать пять тонн груза.

Командир принял решение: выбросить шестьдесят тонн. Шестьдесят тонн! Все летит за борт — все, кроме орудий и снарядов! На воду спускается катерок «ярославец» с мощным автомобильным мотором. Моторист Николай Ермаков уже заводит его. И вот, взяв монитор на буксир, «ярославец», натужно кряхтя, медленно тянет его за собой…

…Все, кто были на палубе, затаили дыхание: не заскрежещет ли песок под днищем? Сядем на мель — и «ярославцу» не справиться!

Тягостно тянулись минуты. Тусклый рассвет уже стоял над лиманом. Небо, к нашему великому счастью, было все в облаках и в нем не слышно было гула самолетных моторов. «Ярославец» тянул упорно, и «Железняков» послушно продвигался вперед в его светлой кильватерной струе.