Джеймс Хилтон: Затерянный горизонт

— Согласен, поверить трудно, — улыбнулся Конвей. — Я и сам поначалу отказывачся верить. Разумеется, история необычная , но, полагаю, вы сами могли убедиться, что и место это необычно. Подумайте только, что мы с вами здесь нашли: долину, затерявшуюся в неведомых горах, монастырь с библиотекой, полной европейских книг…

— Да-да — с центральным отоплением, современными удобствами, дневными чаепитиями и тому подобным — все это превосходно, я знаю.

— Хорошо, но как вы объясняете все это?

— Черта с два тут объяснишь, согласен. Совершенная мистика. Но не основание принимать на веру вещи физически невозможные. Одно дело поверить в горячие ванны, которые ты самолично принимал, и совсем другое — верить на слово людям, что им по нескольку сот лет.

Маллинсон снова натужно рассмеялся.

— Послушайте, Конвей, здешние приключения расшатали вам нервишки и, честно сказать, я не удивляюсь. Собирайте-ка свои вещи и бежим отсюда. А наш спор закончим через месяц-другой после веселенькой пирушки в «Мейденз».

— У меня нет никакого желания возвращаться к прежней жизни, — тихо ответил Конвей.

— Какой жизни?

— Той, о которой вы говорите… к званым обедам… дансингам… поло… и всему остальному…

— Я и словом не обмолвился о дансингах и поло! Впрочем, что в них плохого? Так вы не идете со мной? Остаетесь, как те двое? Ну, уж меня-то здесь не удержите, дудки!

Маллинсон швырнул сигарету на пол и с горящими глазами рванулся к двери.

— Вы рехнулись, Конвей! — в бешенстве рявкнул он. — Вы не в своем уме, вот в чем дело! Да, вы всегда такой выдержанный, а я вечно психую, но я-то не псих, не то что вы! Меня еще до Баскула предупреждали насчет вас, я не верил, но теперь вижу, что люди были правы…

— О чем вас предупреждали?

— Мне говорили, что вас контузило на войне, и с тех пор вы временами не в себе. Я не упрекаю вас — вашей вины тут нет, видит Бог, ненавижу себя за эти слова… О, я пойду. Страшно, с души воротит, но я должен идти. Я дал слово.

— Ло-цзэнь?

— Да, если хотите знать.

Конвей встал и протянул руку.

— Прощайте, Маллинсон.

— В последний раз — вы идете или нет?

— Я не могу.

— Тогда прощайте.

Они пожали друг другу руки, и Маллинсон ушел.

Конвей остался один в круге света. В голове у него крутилась фраза, врезавшаяся в память: все прекрасное эфемерно и обречено на гибель, два мира никогда не сойдутся, и один из них, как всегда, висит на волоске. Он сидел в раздумье какое-то время, потом взглянул на часы: было без десяти три.

Конвей еще докуривал последнюю сигарету, когда в комнату вдруг ввалился Маллинсон. При виде Конвея он отпрянул назад, в тень, и стоял там несколько минут, словно бы в нерешительности…

Тогда заговорил Конвей:

— Эй, что случилось? Почему вы вернулись?

Этот вполне естественный вопрос словно подхлестнул Маллинсона: он снял с себя тяжелые ботинки и присел. Его била дрожь, лицо посерело.

— У меня не хватило духу! — выкрикнул он, чуть не плача. — Помните место, где нас обвязали веревками? Туда я дошел… а дальше ни в какую. Не переношу высоту, да еще луна вдобавок светит — жуть. Глупо, да?

Маллинсон совершенно перестал владеть собой и истерически всхлипывал, пока Конвей не успокоил его.

— Здешние субчики могут не тревожиться, — добавил Маллинсон, притихнув, — нападение сухопутных сил им не грозит. Но видит Бог, я много бы дал, чтобы разбомбить всю их лавочку с воздуха.

— С чего это вы, Маллинсон?

— С того, что это славное местечко нужно разнести на куски. От него так и несет какой-то гнилью. А если ваши рассказы не вымысел, тем более. Собралась кучка дряхлых старцев, копошатся как пауки и подстерегают добычу… омерзительно! Да и у кого может возникнуть желание дожить до такого возраста? Этот ваш разлюбезный Верховный лама — даже если ему вдвое меньше лет, чем вы говорите, давно пора, чтобы кто-нибудь помог ему избавиться от мук… О, почему, почему вы отказываетесь уйти вместе с нами, Конвей? Мне противно умолять вас ради себя, но, черт бы вас побрал, я еще молод… мы были добрыми друзьями — неужели моя жизнь значит для вас меньше, чем россказни этих отвратительных уродов? И потом… Ло-цзэнь ведь тоже молода , разве вам не жаль ее?

— Ло-цзэнь не молода.

Маллинсон поднял глаза на Конвея и истерически хохотнул:

— Конечно, конечно, не молода, совсем не молода. С виду и семнадцати не дашь, но вы сейчас скажете, что на самом деле ей под девяносто и просто она хорошо сохранилась.