Лев Канторович - Полковник Коршунов

Он очень сильно замерз. Начальник дал ему большой кусок хлеба и кружку горячего чая.

Ест задержанный со страшной жадностью. Громко чавкает и, обжигаясь, прихлебывает из горячей кружки.

Не переставая есть, он говорит с начальником.

— Ну, я пошел, мил человек, по тропочке. Думаю — к Мельничному-то ручью как-нибудь выберусь. Я, вишь ты, соображал, будто Мельничный ручей левее будет. А на деле оказывается — вон куда забрел. Родимый ты мой товарищ начальник! Как же теперь я попадать к Мельничному ручью-то буду? Господи, вот, понимаешь, история!

Он сокрушенно качает головой и прихлебывает из кружки.

— Откуда ты шел, папаша? — Начальник спрашивает доверчиво и добродушно. Только в его слегка прищуренных глазах светится осторожная подозрительность.

— Так я ж говорил тебе, мил человек. От брата двоюродного я иду. Он у меня в Льногорском совете секретарь. Из Льногор я, значит, иду. Вышел я еще засветло. Думал прямиком через озеро пройти. А тут, вишь ты, метель-то и разыгралась. Озером идти прямо никак невозможно. С ног валит. Я и пошел лесом. Набрел я, значит, на просеку. По ней до тропочки добрался. Ну и пошел я, мил человек, по тропочке. Мне бы направо идти, а я, вишь ты, соображал, будто Мельничный ручей левее будет. А на деле…

— Почему же ты, папаша, от моих ребят удирать стал? — перебивает его начальник.

— Да нешто я видел? Да, господи, если бы я увидел живого человека, я б сам к нему бросился. В лесу-то, да в такую темь, всякой душе рад будешь. Особенно, как я заблудился, — задержанный даже привстает от возбуждения. Говорит горячо и убедительно. — Я и так, родимый ты мой, не могу в себя прийти от радости, что твои ребята меня заметили. А не то — пропадать бы мне в лесу. Истинный бог, пропадать. А бежал я действительно. Бежал. Да только тут всякий побежит… Ты смотри, мил человек, промерз я как. Ведь в этой одежонке и час по такому морозу не проходишь. А я, почитай, часов восемь по лесу шатался. Да и страшно…

Задержанный разводит руками, шевелит свою ветхую курточку. Снег оттаял, с него течет вода. Под табуреткой натекла маленькая лужица.

Начальник присел к столу.

— Тебя как зовут-то, папаша?

— Так я ж говорил тебе мил человек. Смирнов, Никифор Семенов Смирнов. Мы в Мельничных-то ручьях и проживаем. А я как снес брату своему, двоюродному то есть брату, в Льногоры бумагу…

Дверь распахнулась. На пороге стоит Павел Сизых.

Задержанный спокойно обернулся на шум. Отхлебнул из чашки.

— Товарищ начальник, — говорит Павел, — можно вас на минутку?

Начальник нахмурился, вышел в коридор. Сказал недовольно и тихо:

— В чем дело, товарищ пограничник? Вы врываетесь, будто у вас пожар. И потом — как работает ваша собака? Куда это годится?..

— Разрешите доложить, товарищ начальник… — Павел волновался, говорил прерывистым шепотом, — …розыскная собака Юкон на месте задержания нарушителя взяла след и пошла в неизвестном направлении. То есть мне неизвестном. Ему, Юкону, направление было известно, согласно следу, который…

Начальник улыбнулся.

— Ну, ладно, ладно. Следу, который… Дальше что?..

— Розыскная собака Юкон, после длительного преследования, в километре от границы, на старом пожарище настигла и уничтожила обнаруженную по следу серую собаку.

— Ничего не понимаю! Какую собаку, товарищ Сизых? — хмурится начальник.

— На шее которой, — продолжал Павел, — мною обнаружен ошейник, каковой доставлен на заставу, — Павел протянул начальнику ошейник, — и в каковом, по-моему, что-то зашито, — выпалил он и, тяжело дыша, замолк.

Начальник шагнул к окну, низко нагнулся над ошейником. Перочинным ножом он осторожно разрезал его. Из ошейника вывалились две тонкие бумажки.

Бумажки слиплись, пробитые двумя дырками.

Начальник вопросительно взглянул на Павла.

— Следы зубов Юкона. Он его в шею, — шепнул Павел.

Начальник расправил и разложил на подоконнике большую бумагу. Она оказалась трехверстной картой пограничной полосы, отпечатанной на тонком пергаменте. Жирной линией на ней были обведены два участка.

На одном стояла только цифра «№ 5».

Второй был покрыт какими-то знаками.

По линии границы шла надпись, написанная широким, размашистым, каллиграфическим почерком: «Линия границы».

Начальник развернул вторую бумажку и прочел ее.

— Ах ты, сволочь! — пробормотал он тихо. Держа бумажки в руке, он раскрыл дверь в свою комнату.

Задержанный сидел в той же позе. Он съел весь хлеб, с крестьянской аккуратностью собрал со стола крошки на ладонь и высыпал их в рот.