Мариан Фредрикссон - Книга Каина

О красавице царевне никогда больше не упоминали при дворе. Как и о жреце-шамане с его редким даром. Они не должны были существовать.

И они не существовали вот уже с полвека. До сегодняшнего дня. А ныне в город пришел пастушонок из южных степей, вероятно бежавший оттуда, когда его обвинили в воровстве скота. И на одном из постоялых дворов по эту сторону городской стены он поведал удивительную историю о царевне из Нода, которая вместе с шаманом положила начало новому народу высоко в горах.

Это племя земледельцев обладает удивительными знаниями и умениями, оно лечит больных, видится с мертвыми и способно испросить дождя у неба, когда свирепствует засуха.

«Они чтят лишь одного Бога», – сказал он. И среди них есть ребенок, сын с птичьим носом – наследственной чертой царского рода земли Нод – и необычной силой в глазах.

Нин почувствовала, как ее сердце забилось.

«Болтовня все это», – отмахнулась она.

Но когда шла через залы пустого дворца в спальню, чтобы отдохнуть, то приняла решение.

Дело нужно расследовать.

И перед тем как возлечь на ложе, она отдала распоряжения. Старший жрец должен явиться к ней, после того как она зажжет свет нового дня на башне завтра рано утром.

Тогда же вызвать и Бек Нети. Он был главным ее военачальником и, кроме того, человеком, которому она доверяла.

Успокоившись на этом решении, она наконец уснула.

Ее, как обычно, разбудили на рассвете. И, как обычно, перед ней стояла Белет, ее старая кормилица, с чашей горячего, обжигающего вина.

Нин выпила и почувствовала, как чаще забилось сердце, как тепло распространилось по всему телу вплоть до ног, холодных как лед. Она улыбнулась Белет, привычно подумав, что кормилица – единственный человек при дворе старше нее самой. В это утро к ней пришла новая мысль. Белет могла помнить. Да, Белет должна помнить, ее глаза помутнели, но память чиста как родниковая вода.

– Мне надо поговорить с тобой позже, но обязательно сегодня.

Придворные, как всегда, попытались накормить ее – свежий хлеб, фрукты, горячая каша, – но, как всегда, она съела самую малость, клевала как птичка, глотала с трудом. Одна из ближних женщин набралась храбрости сказать:

– Ты накликиваешь на себя смерть, царица.

Нин опять улыбнулась, на сей раз со злостью. И, надевая венец в золотых листьях и танцующих цветах из топазов, подумала: «Они боятся за собственную жизнь».

Среди законов Алу Лима был один, который никогда не упоминался. Он предписывал: если последний представитель царского рода умрет, не оставив наследника, всех приближенных надлежит похоронить вместе с ним.

«Впрочем, им не стоит особенно бояться, – думала Нин, зажегши факел и начав восхождение по длинной лестнице. – Ведь отдать приказ будет некому».

Об этом придворным нашептывал ублюдок, строя козни лишь несколько лун тому назад. Его усилия оказались тщетны, и все благодаря Бек Нети и его неусыпной бдительности. Ублюдок был сыном ее мужа, которого тот прижил с одной из дворцовых замарашек – имя ее Нин никогда не могла вспомнить.

Возможно, тут не обошлось без какой-то давней горести. Детей наложниц казнили при рождении, а этот избежал страшной участи, как и его мать. Сейчас он вновь объявился, взрослый и безумный.

«Я могла бы признать его, если бы блуждающий взгляд его не таил злобы и безумия», – подумала Нин. Происки его раскрыты, а сам он осужден на смерть и теперь ждет решения своей участи в земляной яме под башней, считая оставшиеся старой царице дни и торопя ее смерть.

Нин вздохнула. Его следовало бы казнить, как постановил суд. Но сделать это должна была она сама. Божественного может казнить лишь божественный, как-никак в жилах ублюдка текла царская кровь. Почему ее одолевали сомнения? Неужели она уже не в силах вонзить священный нож в его сердце? И, как прежде в утренние часы, она подумала: «Только не сегодня».

Путь наверх в сорок четыре ступеньки показался ей в это утро длиннее и круче обычного. Но она не останавливалась, чтобы перевести дыхание, зная, что тем самым усилит беспокойство.

Сохраняя царственную осанку, вышла она на крышу башни, поклонилась старшему жрецу, как обычно. И когда первые лучи Шамаша заиграли на ее золотой короне, она, как всегда по утрам, зажгла огонь наверху.

Потом воздела руки к восходящему солнцу и попросила его благословить ее страну. Она знала: люди видят ее, глаза всего народа, еще затуманенные сном, обращены сейчас к ней и огню, загоревшемуся на верхушке башни на восходе.