Александр Поповский - Испытание

Новая история, кто это ее надоумил?

— Глупости, Чолпан, я свезу тебя лучше в больницу.

Мрачная мысль вдруг осеняет его, и он спрашивает жену:

— Куда ушел Темиркул? Он ничего не сказал?

Ей обидно, что он заговорил о другом, глаза ее сверкают гневом, под зубами захрустел леденец.

— Он ушел жить к Мукаю. Ушел и тебе не оставил привета.

Джоомарт ее больше не слушает. Какой трудный день: на заставе он обидел старого друга, здесь с ним поссорился добряк Темиркул. Впрочем, тем лучше: он поедет к Мукаю, заодно помирится с тем и другим.

Чолпан не видит, что мысли Джоомарта далеко, она просит пустить ее на гору Сулеймана, сердится, обнимает его. У нее есть чудесные новости. Коза отца ее, Сыдыка, забодала сегодня собаку, пес тут же околел. Прошлой ночью из мазара, который стоит у ключа, видали пламень и дым. Заглянули внутрь — там дьявол разводит костер. А сам он старый-престарый.

Она насильно сует мужу в рот леденец. Как можно отказываться от такого удовольствия.

— Насчет горы Сулеймана ты, пожалуй, прав. Глупости, конечно, ложиться на камень. Так можно нажить большую беду. Я бы только попросила аллаха, чтоб стрелок не дал маху — убил грифа с перистым ошейником. Там легко этого добиться, Джоомарт.

Она затаила дыхание, леденец неподвижно лежит на губах. Неужели откажет?

Джоомарт молча направляется к двери. Она забегает вперед и становится перед ним на дороге:

— Ты пустишь меня? Отвечай!

Ей не стоит труда схватить его за горло и до тех пор душить, пока он не скажет: «Поезжай». Экий злодей, он так ничего и не ответил.

Джоомарт наконец понял, в чем дело.

— На гору Сулеймана? Ты туда не поедешь.

Она трясет его за плечи и кричит ему в лицо:

— Ты не смеешь, ты пустишь! Сабиле все можно, тебе ничего не жаль для нее! Ты любишь ее больше меня…

Она больно сжала его плечи. Сколько сил в ней дремлет! Соседи перестали пускать ее в дом; она так тискает ребят, так жадно их ласкает, что они плачут от боли.

Ее злоба иссякла, она плачет от горя:

— У каждого бедняка есть ребенок… У каждого нищего свое утешение…

Джоомарт не знает, чем утешить ее. Пустить на гору Сулеймана? В колхозе его засмеют. Он других убеждал этого не делать. Нет, нет, невозможно. Он садится с ней рядом и клянется, что любит ее, он убьет десять грифов, доставит ей крыльев на много лет. И дети у них будут, всему свое время. Он не может пустить ее; председатель колхоза не должен быть суеверным, ему этого не простят. Пусть потребует от него что угодно другое.

Он оставляет ее в слезах и уходит.

Он едет к Мукаю. Скорее бы свалить эту тяжесть с груди. По пути одна остановка у Сыдыка, на две минуты, не больше Старик сказал: «Ты узнаешь настоящую правду, она касается тебя и твоей родни». Что бы это значило? Какую родню? Сабиля? Чолпан? В такой трудный день каждое слово может камнем лечь на пути.

Джоомарт нашел тестя за странным занятием: он бил веревкой привязанного к юрте сурка. Зверек метался, пищал, подпрыгивал, рыл лапами землю, искал, где бы укрыться.

— Попомнишь, грабитель, как людей обирать… Попомнишь, разбойник! Овса захотел? Чужого? Сам трудись, лодырь, посей, убери и…

Он чуть не добавил: «И в колхоз запишись». Старик хрипел, задыхался от злости.

— Внукам закажешь, подлец!

Прожорливый зверь, он землю подрыл и повадился красть чужое добро. Наконец он попался. Еще неделька таких наказаний, и грабитель сдохнет. Пусть знают обжоры, что с ним шутки плохи.

Сыдык бросил веревку и направился к Джоомарту навстречу. Он склонил низко голову и тихо проговорил:

— Здравствуй, Джоомарт. Как здоровье Чолпан? Все ли у тебя благополучно? Заходи, заходи…

Старик был в жалкой одежде, на заставе он выглядел нарядней. Не было сейчас на нем ни ичигов и блестящих калош, ни чапана, ни тюбетейки, подшитой бархатом. С худых плеч свисал рваный халат, засаленный, в заплатах. Ноги обуты в истоптанные опорки.

В юрте пахло джармой и кислым айраном. В углу на виду стоял портфель с начищенными застежками — гордость бригадира, свидетель его высокого звания. У дверей лежал недоносок-теленок, жалкое создание, издали казавшееся овцой. Сыдык не мог не похвастать. Теленок родился величиной с собачонку, в гурте от него отказались. Сыдык укутал его, прятал за пазухой, ничего для него не жалел. Сделал лейку из бумаги, и по капле вливал ему в рот молоко. Приучил понемногу и к матери: сядет с теленком под корову, всунет ему сосок и надаивает молока. Теперь он привесил недоноску колокольчик на шею; пусть знает народ, кто идет. Таков бригадир, колхозное добро ему дорого.