Александр Поповский - Испытание

У шефа-красноармейца наметанный глаз, он стоит на посту у проезжей тропинки, зорко следит за ближайшим холмом, а завидев колхозника, остановит его. Расскажи ему, как дела в подшефном хозяйстве. Много ли скосили, убрали, пропололи? Выполняют ли нормы ребята? Вернувшись с поста, он новость объявит в отряде.

Так в трудах и заботах шли годы. Давняя вина поблекла в сознании, и только сейчас, с приездом Темиркула, всплыла в памяти Джоомарта.

Лошадь шла шагом, всадник думал и вспоминал… Опомнится, глянет на небо, на тесное ущелье справа от дороги, и снова мысли уведут его далеко. Никогда еще дорога к заставе не казалась Джоомарту столь длинной.

Краснокутов сидел на крылечке и грелся на солнце. Его бледные руки отдыхали на острых коленях, желтое лицо с синевой под глазами казалось печальным. Он был нездоров или чем-то встревожен. С ним так бывало: после приступов боли лицо долго хранило следы перенесенных мук. Миновали страдания — человек полон бодрости и сил, а осунувшееся лицо по-прежнему скорбит.

Начальник заставы протянул Джоомарту бледную руку.

— Что нового у тебя? Говорят, богатеешь?

Джоомарт рассмеялся: ему повезло, начальник шутит и весел. В такие минуты он ничего для колхоза не пожалеет.

— Да, все хорошо. Лошадей не хватает сено убрать.

Краснокутов спокойно машет рукой:

— За деньги достанешь. Хоть табун отдадут.

Председатель колхоза не возражает, можно купить, но до базара далеко, три дня добираться, а ждать нельзя ни минуты. Да и денег не хватит… Может быть, у заставы занять?

Начальник не склонен ни деньгами ссужать, ни раздавать казенное имущество.

— Ты когда нам вернешь посевной материал? Ревизия нагрянет — кому отвечать?

Джоомарта осеняет счастливая мысль:

— Были бы кони, сейчас бы завез. У вас, говорят, две пары свободны. Кстати, прихватим ваши косилки, они без дела стоят.

Темная тучка находит на солнце, и прохлада срывается с гор. Краснокутов вдруг ежится и прячет руки в карманы. Оттого ли, что солнце его больше не греет, или хитрость Джоомарта не пришлась по душе. Он тоскливо глядит себе под ноги.

— Ты, может быть, «кстати» захватишь и нас? Тебе ведь нужны и рабочие руки.

Резкий ответ не пугает Джоомарта: упрямец остынет, он даст и косилки, уступит коней.

— Впрочем, отряд и так уже днюет и ночует в колхозе. Хотел бы я знать, каким это зельем ты их опоил?

— Кто их поймет…

Карие глаза в раскосом разрезе лукаво уставились в окно. На правой скуле обозначилась ямочка. Как хотите, он еще сам в этом не разобрался.

— Должно быть, название понравилось, — говорит Джоомарт. — Не всякий колхоз носит славное имя Степана Ильича Краснокутова.

Начальник смеется и сразу становится другим. Его теперь не узнаешь: розовый, с доброй усмешкой в глазах. Вот и солнце взошло, потеплело, можно руки по-прежнему греть. Он встал и точно вырос — крепкий, высокий, широкий в плечах. И лет ему, видно, немного, тридцать пять, тридцать шесть — не больше. Рядом с ним Джоомарт, невысокий, сутулый, точно с грузом забот на плечах, кажется мальчиком.

— Погоди, Джоомарт, у меня к тебе дело. Он берет его под руку и уводит к себе.

— На каком счету у тебя Сыдык Кадырбаев?

Сыдык Кадырбаев? Странный вопрос. Неужели он не знает, что Сыдык его тесть?

— В колхозе он на хорошем счету. Активист. Бригадир. В плохом не замечен.

— Вполне, значит, наш человек?

Сказать, что он тесть, или выждать немного? Краснокутов хитрит, он сам, верно, об этом знает.

— Колхозник, как все. По-моему, наш.

Краснокутов доволен, он и сам так думал.

— Мы его задержали, он у нас под арестом. Нам стало известно, что он дружит с купцами, бывает на стоянках. Возможно, что в этом ничего плохого: обычные связи друзей, близкой родни или братьев по роду. Как бы там ни было, нам надо знать, какие у него дела с иностранцами. Сегодня он выехал каравану навстречу, пошептался с купцами и вернулся. Когда часовой его окликнул, он ударил коня и бежал. Его поймали случайно: он на подъеме пустил коня вперед, а сам уцепился за хвост. Испуганная лошадь вдруг понеслась, поволокла старика и оставила его на дороге. Вначале он дельно отвечал на вопросы, затем вдруг заявил: «Не понимаю по-русски». Убеди его, пожалуйста, не лукавить, мало ли что купец мог ему предлагать…

Краснокутов привел невысокого роста киргиза. В ичигах и калошах, в чапане из армячины, подпоясанный ремнем в серебряных бляшках, в тюбетейке, подшитой малиновым бархатом, он, казалось, нарядился на праздник. На плоском лице с расплывшимся носом нависли, как крыши пагоды, разросшиеся брови. Густые и черные — точно их холили, чтоб в их чаще прятать нескромные мысли.