Виктор Сафронов - Жди свистка, пацан

Граммов может двести отдал своей кровищи, вот так, за здорово живешь и без надежды на талоны для калорийного питания. После этой высокогуманной акции морщась и стоная слез со стола, перевязал себе руку. С перевязанной рукой и страдальческим выражением на лице, стал пытаться достать пули и вычерпать кровь из легких…

Но до конца в одиночку работать мне не пришлось. Приехала большая бригада местных врачей. Оказывается, пока мы тряслись с группой бунтовщиков по проселочной дороге, старик успел вызвать своих.

Прибывшая группа, вплотную занялась раненным, а я уже более-менее внимательно, смог осмотреть своего. Осматривал, пальпировал его путем ощупывания пальцами вероятных мест переломов и других поражений. Голова вроде цела, кости тазобедренных суставов переломов не прощупывается. Так — голень и лучевая кость, явные переломы…

Пока пальцы бегают по телу Терминатора, краем уха прислушиваюсь к интонациям и звукам, доносящимся с того места, где бригада колдуют над своим пареньком. Мне было интересно их мнение как-никак, коллеги. Насколько совместимы полученные ранения с жизнью? Поэтому краем глаза я посматривал в их сторону и прислушивался к негромкому говорку. Пока меня из той комнаты не выгнали, можно было и поприсутствовать.

Осмотр Стасика меня озадачил. Ничего на первый поверхностный взгляд у него особо не повреждено. Сломаны рука и нога. Судя по всему сотрясение мозга. Ещё — очень грязный. Кровь на лице, вперемешку с грязью, стали подсыхать и достаточно своеобразно стягивать кожу. Углы губ поползли один вверх, а другой вниз. С одной стороны полуоткрытого рта обнажились зубы. С другой приоткрылся глаз. Получилась жуткая, устрашающая маска. Если бы мы были в Африке, то такой маской не грех бы было украсить хижину вождя. Пусть смотрит. Пугается — любуясь. Чего не сделаешь из любви к прекрасному и для постижения великого?

По восклицаниям своих коллег я понял, что если Аллах смилостивится, то паренек жить будет.

Представил только на мгновение и тут же засомневался, что если в той стране, откуда мы все родом, вернется престиж и уважение к медикам, тогда вернется и радость от обладания научными степенями. А я в этот момент тут как тут, прошу удивляться, у меня уже добротного материала на диссертацию поднакопилось. Название еще не придумал, но уж какую-нибудь околонаучную заумь, всегда можно будет состряпать…

Однако пора плотнее заниматься Стасом… Знаками показал, чтобы его из комнаты, где шла сложная операция вынесли.

В затемненном углу двора я видел старое приспособление, где водой поили скот. Туда раненного выволокли и прямо в воду швырнули. В этом длинном, выдолбленном из целого куска камня корыте, мыть его пришлось довольно долго. Сперва он отмокал, после пришел в себя, ругался. Ему казалось он кричал, что есть мочи, а на самом деле, еле шевелил губами.

Когда я его из воды достал, туда же пришлось кинуть его грязное барахлишко, прополоскать, да кровищу смыть. Здесь же на камнях двора, разложил на просушку.

Всеми этими манипуляциями и банно-прачечными работами пришлось заниматься под насмешливыми взглядами вооруженных небритых людей. Они что-то обидное выкрикивали в нашу сторону, но на их счастье, не знаю я местных диалектов, а-то пришлось бы им показать, насколько они неправы… Своей дутой смелостью, хоть как-то пытался себя успокоить да отвлечь от неприятных мыслей.

По их зверским рожам было видно, что недавно окончившийся бой не удовлетворил их жажду крови. Они ею еще не насытились и чувствовали себя голодными и злыми. Тем более, что перед носом безоружного всегда проще подергать затвором автомата, нежели чем у вооруженного.

— Он… Эта собака, уже сдохла? — на ломаном русском языке спросил меня один из подошедших.

— Да, — говорю. — Осталось его только перевязать. Отмыть от крови твоего брата, которая натекла на него, пока он лежал внизу… И можно будет хоронить.

— Зачем перевязывать? — он был очень удивлен, услышав про кровь его брата.

— У нас обычай такой. Перед смертью привести человека в порядок, чтобы он перед нашим богом предстал чистым и с завязанными ранами.

— Ладно, занимайся, — показываю свою значимость, якобы разрешил он и в недоумении отошел рассказать своим бандитам о том, что услышал.

Но, качая головой, далеко он не ушел, буквально сделав пару неуверенных шагов, вернулся… Быстро приставил Стасику к груди автомат и выстрелил. Посмотрел на меня, оторопевшего потерявшего дар речи и спокойно сказал: