Николай Инодин - Уходимец

— Что, помогли тебе длинный нож и кухлянка с блестящей чешуёй? — спрашивает у лежащего на земле трупа шаман.

Ы-ы, сладкая картина, только лживая. Три стойбища увел с собой походник в эту весну. И два оленных рода. Тех из них, что дожили до открытой воды. Увидев гибель Хромого Быка, многие ли задумались бы тогда об уходе? Нет, ничего не изменила бы смерть Хромого Быка. Правда о лёгкой жизни на тёплом берегу — вот отрава, которая разъела души людей. И сила, которой родная земля наделила их руки, открыла им путь к лёгкой жизни. Люди не хотят больше отдавать трёх детей из четырёх рождённых духам голода, холода и болезней. Там, в тёплых краях, думают они, все дети останутся согревать отцовские яранги весёлым смехом. И даже если все шаманы людей сотрут язык о зубы, объясняя, что злые духи забирают лишь слабых и неудачных детей, потерявшая дитя мать, стиснув зубы, будет молчать лишь потому, что обычай не позволит ей перечить. И завоет раненой волчицей, клочьями выдирая себе волосы, как только ты уйдёшь из яранги.

А для Каменного Медведя все люди были его детьми, каждого старик знал в лицо — от морщинистой старухи до малыша, которого мать, чтобы освободить руки для работы, вешает на кол в меховом мешке. Великое множество людей — двадцать раз по двадцать, и ещё десять и три, если считать с бабами и малышнёй. Вот сколько детей разом потерял шаман, и его глупое сердце лопалось от горя. Потому, когда из пустоты, той, которая дальше неба, потянулась к нему чужая сущность, старик отмахнулся от злого духа, как олень от кружащего над ухом слепня.

Не ожидавший отпора дух убрался назад, но не отстал, следил издалека, опасаясь приближаться. Так голодный волк крадётся за раненым медведем — ждёт, когда ослабнет хозяин гор.

Когда пришло время говорить с невидимым, шаман не стал брать с собой бубен. Помня о злых духах, взял своё верное копьё, древко которого сам вырастил, много лет закручивая ствол молодой берёзки, чтобы стал твёрдым, как камень, но гибким, как боевая плеть из сыромятной кожи. Отполированное за долгие годы ладонями дерево ласково встретило хозяйские руки. Сыромятный шнур из моржовой кожи подобно ладони доброго друга зажал в расщепе наконечник из чёрного кремня. Два лисьих хвоста свисают со шнура, красные хвосты с белыми кончиками, те самые, что заметают любой след и сбивают с толку любого злого духа. Зелёный нефритовый шар на конце уравновешивает тяжёлый наконечник. Доброе оружие не подведет хозяина ни в бою, ни на охоте.

Пляска с духами снова увлекла старика, копьё ожившей молнией металось вокруг вертящегося волчком шамана. Земля, Ветер, Вода и Небо закружились в танце, духи гор и тундры говорят с ним, и вот уже разбуженный стариком вихрь подхватывает его дух, чтобы унести в гости к верхним людям, в земли счастливой охоты. Мудрые предки сверху видят дальше живущих на земле, жаль только, слишком редко удаётся спросить у них совета. Когда шаман уже готов был выпустить свой дух в полёт, мир перед ним задрожал, расступился, и посреди утоптанной площадки оказались две нелепых фигуры. Хо! Первый злой дух побоялся охотиться на шамана в одиночку, и призвал на помощь себе ещё одного. Глупцы, они не дождались, пока дух шамана отделится от тела! Каменный Медведь впервые видел злых духов обычным зрением. Один, странно горбатый, сидел на земле, разбросав в стороны длинные ноги, и был похож на человека, второй принял образ большущей рыси, глупого серого цвета, серого, как вечерний туман. Жалкое зрелище, и нелепое.

— Пошли в зад, келе! (келе — злой дух) Задолбали!

Каменный Медведь развернулся на пятках, и пошёл к стойбищу, опираясь на копьё, как на посох.

Голые, лишённые растительности скалы и холодное море, бьющее в покрытый крупной галькой берег. На полпути между приходящим в себя после перехода Романом и берегом кучка сооружений, с виду напоминающих стога сена рядом с белорусской деревней — осевший, раздавшийся округлыми боками конус и венчиком торчащие над ним концы кольев. Только у стога сена колья снаружи, а у этих построек внутри, они основа конструкции, покрытая внахлест большими кусками бурой кожи. Постройки разбросаны довольно далеко одна от другой, чего-чего, а места здесь хватает. Широко жили люди, не теснились. Почему в прошедшем времени? А на слух. Полное отсутствие звуков, окружающих человеческое поселение. Ни разговоров, ни детского крика, ни хлопка или стука не доносится со стороны поселения. Только шаги уходящего старика, умудряющегося даже спиной выказывать крайне недоброжелательное отношение к незваным гостям. Кажется, насчёт «напои, накорми, в баньке попарь и спать положи» даже заговаривать не стоит. Всё равно не поймёт.