Макар Троичанин - Лета любит Роя

С разочарованием и досадой Рой посмотрел ей вслед, но принял игру, - а что ещё оставалось? Он неловко выкарабкался из ямы и зарысил за беглянкой, обжигая вымытые подошвы раскалённым плато, которое, казалось, оплывало от жары в море. А та прыгнула в новую купель и ждала, смеясь и гулко хлопая ладонями по воде. Когда же преследователь подбежал, то обеими руками щедро брызнула чистой прохладной влагой, и он, зажмурившись, ничего не видя, прыгнул к ней, пытаясь ухватить, но не тут-то было! Лета уже исчезла, уже была на пути к новой ванне, всё так же зазывно и задорно смеясь, радуясь наставшему, наконец, счастью быть желанной для любимого человека. А тот, хотя и знал, что ему не угнаться за ней, не сдавался, не хотел, не мог принять поражения из мужского самолюбия, упорно перебегая от одной заполненной водой каменной вмятины к другой, уже с некоторой злостью преследуя игрунью, пока Лета не решила усложнить ему задачу и не бросилась в лагуну, прорвалась сквозь бурляще-расступающуюся прибрежную воду, переплыла по-лягушачьи глубинный речной поток и встала в воде на другой стороне. Увидела, что Рой почему-то остановился, и замахала ему руками, испугавшись, что переиграла.

Нет, Рой не был на неё в обиде, просто замер, зачарованно глядя на распластанное в изумрудной воде бронзовое тело, извивающееся в прозрачных, вспыхивающих на солнце пузырьках. Он вспомнил многочисленные корабельные байки о загадочных завлекающих прекрасных наядах, русалках и прочих посейдоновских искусительницах матросских душ, тоскующих по женской ласке. Слушал тогда и удивлялся, с какой готовностью, беззаветно, отдавались на погибель герои сказаний, и вот сам готов броситься, не раздумывая, вслед за одной из них. И только собрался это сделать, как замер, окаменевший, устремив нечаянно брошенный взгляд в море, где отчётливо виделся тусклый серо-белый высоко поднятый треугольный спинной плавник акулы, резавший поперёк невысокие набегавшие волны. Морскую хищницу, оказавшуюся недалеко от залива, вероятно, привлёк громкий шум воды, поднятый радостной и беззаботной наядой, и она, уверенная в том, что найдёт в шуме ничего не подозревающий и уверенный в безопасности косяк резвящейся рыбы, медленно и осторожно пересекла мелководный шельфовый барьер и выплывала по глубокой воде затопленного русла реки в залив, устремляясь на дразнящие подводные звуки и необычный запах жертвы, готовясь в любой момент к разящему броску.

Что делать? Мысли в голове Роя вспыхивали и гасли, мешая сосредоточиться, а там, в синей полосе всё так же по-детски прыгала, хлопала по воде и призывно махала рукой Лета, всё так же прямо и медленно продвигалась к ней та, незваная, для которой красота была чем-то второстепенным. Скоро должна наступить развязка.

Не быть этому! Рой и сам не понял, как очутился в воде, гоня грудью бурун, словно быстроходный корвет, идущий под всеми парусами на абордаж, и держа высоко поднятые над водой руки с зажатыми в одной из них – здоровенным камнем, а в другой – лёгким гибким копьецом-тростиночкой Леты, не понял и не знал, зачем он вообще бездумно рвётся к тем двоим, повязанным вдруг одной судьбой, что он сможет сделать. Все лишние мысли ушли, осталась главная: успеть помешать свершиться злу. Тугая резина воды упиралась в грудь, охватывала бока, предательски мешая движению, разжигая злость, ярость, ненависть к легко скользящей впятеро большей его туше. Он рвался сквозь упрямившуюся воду, не видя ужаса в глазах Леты, застывшей при виде угрожающего облика, не видел и не чувствовал воды и воздуха, неба и земли, своего тела, вздыбленных рук, а видел только ненавистный плавник и скрытую под водой и уже хорошо различимую почти неподвижную серо-серебристую огромную рыбину, легко продвигающуюся сквозь прозрачную плотную толщу, тогда как ему каждый шаг, каждое движение давались с трудом. Только бы успеть, всё остальное потом, всё остальное не важно.

И он успел, почти успел.

В образовавшемся равностороннем треугольнике, где они с Летой занимали углы основания по обе стороны тёмно-синей донной прогалины, акула медленно, опасаясь непривычного мелководья, но не в силах отказаться от добычи, сокращала высоту, оказавшись вдруг на одинаковом расстоянии от двух одинаково пахнущих жертв. Это её смутило, она приостановилась, выбирая одну из них, и Рой помог ей, бросив камень, который не долетел до тупой морды пару десятков шагов, но этого оказалось достаточно, чтобы привлечь внимание нападавшей, и она, больше не раздумывая, неумолимо двинулась к неведомо откуда взявшемуся камикадзе, переворачиваясь в последнем движении на бок, чтобы надёжнее ухватить того, кто бросил не просто камень, а наглый вызов ей, властительнице здешней акватории. Замерев, не в силах оторвать глаз от надвигающейся смерти, Рой не видел, как Лета, тоже, наконец, заметившая акулу, отчаянно колошматя руками и ногами, - только мелькали в воде розово-жёлтые подошвы и ладони – устремилась к спасительному берегу, далеко отклонив голову назад, как преследуемая степным хищником лань. Он не видел и как она выбралась на безопасную мелкую воду, а видел только нацеленную на него огромную перевёрнутую тушу с отвратительной пастью убийцы и один круглый глаз, холодно разглядывающий сквозь прозрачную синь то, что ей надо разодрать, окрасив всё вокруг упоительно дурманящей кровью, заглотать быстро и без разбора, полагаясь на выносливость своего жёсткого всё переваривающего желудка, и уйти в море. Остался один завершающий рывок. Но прежде Рой в отчаянье от своего бессилия успел вонзить деревянную иглу-копьё в огромный нос, будто она могла остановить смертельный ход хищницы. И сразу же ощутил, что выброшен из воды мощнейшим пинком и летит в потоке, забившем глаза, уши, нос, рот, беспомощно размахивая руками и ногами в инстинктивной попытке принять положение, близкое к вертикальному. Не успел и плюхнулся обратно в воду спиной, погрузился на неглубокое дно, наглотался горько-солёной влаги и кое-как, шатаясь, встал, очутившись на другой стороне глубинного жёлоба, мокрый, взъерошенный, испуганный и обалдевший. Ещё не совсем придя в себя, трудно побрёл к берегу, чувствуя пятками, лодыжками, спиной, задницей, каждой частью оглушённого тела скорую боль от беспощадных догоняющих челюстей и подвывая от жалости к себе, от страха и обиды на всех и на Бога в первую очередь, спотыкаясь и падая, захлёбываясь и отплёвываясь, размазывая на лице солёные слёзы, выбредал живым трупом к протянутым рукам Леты, ожидающей на широком выступе скалы. Когда вода опустилась ниже пояса, он, не соображая, что теперь-то уж нечего бояться, бросился бежать, нелепо поднимая закостеневшие ноги и вздымая тучи брызг, пока единым махом, будто и не было боли и смертельной усталости, вскочил на уступ и оглянулся: акулы не было.