Мойра Янг - Храброе сердце

— Ведения счета никому не идет на пользу, — говорю я.

— О, но это так, — говорит она. — Я должна. Каждая смерть съедает меня изнутри. Каждый раз, когда я закрываю глаза - вижу их лица. Они приходят ко мне во сне.

— Я знаю, — говорю я.

— Руби, — называет она. — Таз, Эш. Крид. Только вспомню их имена и уже возникает такое чувство, будто ножом полоснула по сердцу. Но я все думаю о них, снова и снова. Мне нужно, штобы боль была острой. Пока не смогу загладить то, што сделала. Может тогда, я смогу спокойно спать.

— Возможно, — говорю я.

Мы замолкаем, а потом я спрашиваю: - Маив, ты чувствуешь себя старухой?

— Я родилась старухой, — говорит она.

Мы довольно долго смотрим друг на друга, затем она кивает и идет к костру, проходя мимо Томмо.

Он останавливаетца передо мной.

— Дай мне руку, — говорит он. Я колеблюсь. Затем протягиваю свою правую руку, которую Лью в гневе мне повредил. Рука теперь ослабла и покрыта синяками.

— Мне тут Слим вот дал, - говорит Томмо, снимая крышку с маленькой баночки и зачерпывает пальцем мазь, по виду напоминающий козий помет. Он берет мою руку и начинает втирать эту дрянь мне в руку. Он водит по моей коже одним пальцем. Он очень нежен, я чувствую комок в горле.

Он смотрит на тебя.

— Он не должен был обижать тебя, — говорит Томмо.

— За это я обижаю его, — говорю я.

Он одаривает меня небольшой странноватой улыбкой.

— Вот значит как? — спрашивает он. — Глаз за глаз? — Он опускает глаза, сосредотачиваясь на том, што делает.

Глаза Томмо — первое, што я заметила, когда познакомилась с ним. Такие насыщенно карие, почти черные, с длинными черными ресницами. Как у олененка.

Когда я впервые его увидела, в таверне у Айка, он был мальчиком. Бледное щуплое создание, одни локти да коленки. Но теперь он совсем не такой. За последние несколько месяцев он каким-то образом исхитрился превратитца в настоящего мужчину. Он загорелый и худой. Густые, темные волосы, убраны и стянуты в пучок на затылке. Хорошо очерченные скулы. Да он без дураков, просто красавец.

«Глухой паренек. Будь осторожнее, Саба. Он влюблен в тебя».

Он прекращает втирать мазь мне в руку. Он знает, што я смотрю на него, он это чувствует. Он заливаетца краской. Он не поднимает глаз и подносит мою руку к губам. Он прикасается губами к моему синяку. Я чувствую его дыхание на своей коже.

— Я бы никогда тебя не обидел, — говорит он.

Теперь он глядит на меня. Он пристально смотрит мне в глаза. Очень серьезный и полный решимости.

Нет. Нет нет нет нет нет.

— Томмо, — говорю я.

Он делает вздох.

И как раз в это время Слим орёт: — Сколько яиц? Два или одно?

Слим сторговался с одним из своих пациентов за лечения впросшего ногтя на ногу борова. Он нарезал мясо на толстые ломти и пожарил голубиные яйца. Все сидят и ждут с жестянками наготове, истекая слюной, усевшись по ближе к скворчащей сковороде. Траккер тоже рядом ошивается у ноги Слима. Он не спускает глаз со Слима, пока тот переворачивает мясо на сковороде и на яйца капает жир. Его нос дергаетца. Слюни свисают длинными плетьми.

— Голоден, а, дружок? — спрашивает Слим. — Не беспокойся, здесь на всех хватит, и на людей и на животин. Никогда не слышал прежде о прирученных волкодавах. Да и не слышал, штобы у кого-нибудь из них были голубые глаза. Он у вас еще щенком появился?

— Нет, — говорит Эмми. — Он принадлежал нашей подруги Мёрси, но мы думаем, што она, наверное, померла.

— Што тут скажешь, все мы когда-нибудь умрем, — замечает он. — Остаетца только надеятца, што смерть наша будет приятной. Одни хотят уйти в блеске величия и великолепия, как само солнце. Другие молятца, што уйдут во сне. О таких вещах начинаешь задумыватца, когда достигаешь моих лет. Знаешь, когда бы я хотел умереть?

— Когда? — спрашивает Эмми.

— В своё двадцатиоднолетие, тихой летней ночью, на берегу речушки. Лежа, с прекрасной девушкой в своих объятьях. И она бы говорила мне, что любит. В момент истинного счастья.

— Звучит здорово, — говорит Эмми.

— Лучшее мгновение в жизни, которое я так и не познаю, — говорит он. — Порой, все идет так, как идет. Ладно, налетай. В очередь, не толкатца.

Все тут же вскакивают на ноги, бормочут спасибо, а затем не слышно ничего кроме скрежета ложек о металл, пока мы сметаем то, што приготовил Слим. Я пытаюсь вспомнить, когда же ела в последний раз. И не могу. Мой живот урчит от удовольствия. Когда мы заканчиваем с мясом и яичницей, то пальцами собираем што осталось. Эмми поднимает свою жестянку и начинает с чавканьем слизывать остатки.