Эдгар Берроуз - Тарзан - приёмыш обезьяны

Если это так, то он должен говорить по-английски.

Снова Клейтон пытался завести разговор с обезьяной-человеком, но в ответ услышал странные слова, похожие на бормотание мартышки, смешанное с рычанием хищного зверя.

Нет, это не мог быть Тарзан: было очевидно, что он английского языка совершенно не знает. Когда Тарзан кончил есть, он встал и, указывая на совершенно другое направление, чем то, по которому шел Клейтон, пошел вперед сквозь джунгли.

Ошеломленный, Клейтон колебался, следовать ли за ним, потому что он боялся, не ведет ли его дикарь еще глубже в чащу лесов. Но обезьяна-человек, видя, что он не двигается с места, вернулся и, схватив за платье, тащил за собой до тех пор, пока Клейтон понял, что от него требуется. Тогда ему позволили идти добровольно.

Придя к заключению, что он в плену, англичанин, не видя иного исхода, последовал за Тарзаном. Пока они медленно пробирались по джунглям, мягкая мантия непроницаемой лесной ночи легла окрест. Кругом раздавались крадущиеся шаги мягких лап, смешанные с хрустением ломающихся веток и с дикими зовами лесных тварей, которые, как казалось Клейтону, окружали его со всех сторон.

Внезапно Клейтон услышал слабый звук огнестрельного оружия. Последовал только один выстрел, а затем наступила тишина…

В хижине на берегу две смертельно испуганные женщины прижимались друг к другу на низенькой скамейке в сгущающейся темноте.

Негритянка истерично рыдала, оплакивая несчастный день своего отъезда из дорогого родного Мэриленда, а белая девушка, с сухими глазами и внешне спокойная, мучилась внутренними страхами и предчувствиями. Она боялась и за себя, и за своих друзей, скитающихся в бездонной глубине диких джунглей, из которых теперь доносились почти непрерывно крики и рев, лай и рычание страшных обитателей, искавших добычу.

И вдруг послышался шум тяжелого тела, которое терлось о стены хижины. Девушка различала крадущиеся, мягкие шаги. На мгновение наступила тишина. Даже дикие крики в лесу стихли до слабого шепота. А затем она ясно услышала фырканье животного у двери, не дальше двух футов от того места, где она притаилась.

Инстинктивно девушка содрогнулась и прижалась ближе к черной женщине.

— Тс… тише! — шепнула она, — тише, Эсмеральда, — так как стоны и рыдания женщины, казалось, привлекали зверя за тонкой стеной.

В дверь стали царапаться. Зверь пытался насильно ворваться в хижину, но безуспешно, и опять девушка услышала, как огромные лапы мягко крадутся вокруг хижины. Снова шаги остановились— на этот раз под окном, и туда теперь устремился испуганный взгляд девушки.

— Боже! — шепнула она в ужасе. В маленьком квадратном окне, силуэтом на освещенном луной небе, вырисовывалась голова громадной львицы. Горящие глаза ее были с сосредоточенной яростью устремлены на девушку.

— Эсмеральда, смотрите, — шепнула она. — Боже мой! Что нам делать? Смотрите! Скорей! Окно!

Эсмеральда, еще теснее прижимаясь к своей госпоже, бросила испуганный взгляд на маленький квадрат лунного света. Львица издала глухое свирепое рычание. Зрелище, представившееся глазам бедной негритянки, было чересчур потрясающим для ее натянутых нервов.

— О, Габерелле, — простонала она и соскользнула на пол.

Долго, бесконечно долго стояла львица у окна, положив на решетку лапы, и смотрела во все глаза в комнату. Наконец она решила испытать своими большими когтями крепость решетки.

Девушка почти перестала дышать, но, к ее облегчению, голова зверя исчезла, и она услышала его удаляющиеся шаги. Но львица снова приблизилась к двери, снова началось царапанье, на этот раз с нарастающей силой, пока наконец зверь не стал рвать массивные доски в полном бешенстве от желания схватить беззащитную жертву.

Если бы Джен Портер знала о неимоверной крепости двери, сколоченной часть за частью, она бы меньше опасалась за нападение львицы с этой стороны.

Могло ли прийти в голову Джону Клейтону, когда он сколачивал эту грубую, но могучую дверь, что двадцать лет спустя она защитит от клыков и когтей львицы прекрасную американскую девушку, тогда еще не родившуюся?

Целые двадцать минут зверь фыркал и бился около двери, по временам издавая дикий, свирепый рев, полный бешенства. Джен Портер услышала, что львица возвращается к окну. Остановившись на мгновенье, она обрушилась всей своей огромной тяжестью на ослабевшую от времени решетку.

Словно в исступлении девушка встала, держа руку на груди, с широко раскрытыми от ужаса глазами, устремленными на оскаленную морду зверя, находившегося не дальше десяти футов от нее. У ног Джен лежала в обмороке негритянка.