Валентина Пономарева - Голова Медузы Горгоны

— А мать твоя где?

— Маму не помню, она умерла, когда я еще маленькой была…

— А-а-а… — только и мог сказать Яков.

Подъезжали уже к первым хатам. Лениво брехали собаки, хозяйки выгоняли коров со двора. Ульяна вдруг застеснялась, сняла черкеску, стряхнула с нее дорожную пыль и протянула Якову:

— Я лучше так. Увидят ведь…

Гетманов понял, протянул руку и, забирая одежду, слегка прикоснулся к пальцам девушки. Ульяна вспыхнула вся и закусила губу. В глазах ее неожиданно блеснули слезы. Девушка быстро отвернулась.

— Ты… чего? — растерянно спросил Яков.

— Ничего, — Ульяна ладошкой, как-то совсем по-детски смахнула набежавшую слезу и насупилась.

— Я, что ль, чем обидел тебя? — допытывался Яков.

— Нет, так… — попыталась девушка за беззаботной усмешкой скрыть охватившую ее печаль.

Но это не удалось ей. Гетманов видел, как переменилась Ульяна в несколько минут, словно сжалась в тугой комочек. Так пугливый степной зверек настораживается, почуяв опасность. Слез уже не было, только губы стали жестче, да пролегла меж бровей упрямая складка.

— Мне тут все одно не жить! Засмеют… С мужиками, мол, была… — Ульяна криво усмехнулась. — Ух, и злющие у нас бабы!

— Неужто страшней бандитов Конаря? — улыбнулся Яков.

— А ты не смейся, — губы Ульяны дрогнули. — Правду говорю, житья не будет.

— Тогда поедем со мной!

— Ишь, чего удумал! — Ульяна искоса глянула на парня: не смеется ли опять.

Однако глаза Якова были серьезны и ласковы.

— А что, в самом деле, тут плохого? — Гетманов стал горячо агитировать девушку. — Вот только наших догоним, а там и в город. На работу устроишься, учиться будешь…

Он собирался еще сказать что-то веское, убедительное, но Ульяна вдруг резко оборвала его:

— Пожалел, что ли?

Яков осекся, обиженно посмотрел на нее и в сердцах неожиданно выпалил:

— Дурочка! Нравишься ты мне! Понятно?

Ульяна снова вспыхнула до корней волос и отвернулась. Пунцовая мочка уха с маленькой дырочкой для серьги была такой нежной и беззащитной, что Якову неодолимо захотелось тут же поцеловать ее. Но он ни за что на свете не мог позволить себе этого, потому что боялся неосторожной лаской обидеть девушку, спугнуть то новое, что появилось между ними. Он не заметил, как проехали улицу из конца в конец, и вздрогнул, когда Ульяна глухо сказала:

— Все. Вот наша хата… Остановились.

Яков заглянул ей в глаза:

— Значит, не веришь?

Ульяна потупилась:

— Как же так, сразу?

— Ну давай я потом заеду за тобой? — с надеждой спросил он.

— Не знаю. Батяню надо увидеть…

— А не раздумаешь?

— Может, и раздумаю. — Глаза Ульяны вдруг озорно блеснули, и Якову почему-то стало легко и весело от этого, — Подожду, подожду, да и раздумаю…

— Ну, тогда не успеешь. — Яков радостно засмеялся и дал коню шпоры. — Я скоро вернусь! До встречи!

Ульяна только кивнула в ответ.

В Моздокском политбюро Гетманову пришлось задержаться. Сведения, добытые им у Конаря, были немедленно переданы в губчека, а сам Яков остался в уезде.

Это было время, когда решения X съезда РКП(б) о переходе от политики военного коммунизма к НЭПу, обеспечившему прочный экономический союз рабочего класса и трудового крестьянства, уже давали свои крепкие всходы.

Распропагандированные агентами Тергубчека, казаки банды Васищева бросали оружие и являлись с повинной в местные Советы. Васищев свирепствовал. Но никакие угрозы не могли уже остановить разложения банды. Сам Васищев с небольшой группой головорезов был вскоре окружен на одном из хуторов и после отчаянного сопротивления схвачен.

Вот тогда и выбросили белые флаги многие атаманчики, всякие там тишковы, орловы, гончаровы и прочие «батьки».

Не все, однако, склоняли повинную голову. Кое-кто еще покусывал Советскую власть в темных углах. Но в целом по уезду стало намного спокойнее.

Возвращаясь с отрядом из Наурской, Гетманов заглянул в станицу Галюгаевскую. Две неожиданные встречи ждали его здесь.

Когда подъезжал с ребятами к центру, заметил, что со всех сторон тянутся к стансовету люди. Поравнявшись с несколькими стариками, Яков придержал коня:

— Что случилось, отцы?

Белый как лунь дед повернулся к нему лицом, хотел, видно, что-то сказать, да так и застыл, растерянно заморгав. Спохватился и с радостным криком «Погодь, погодь малость!» кинулся к Якову.

Да, это был Егор Молчун, вырванный Гетмановым тогда под Курской из самого пекла.