Валентина Пономарева - Голова Медузы Горгоны

— При сем пре-про-вож-да-ет-ся од-на кон-тра…

Но смешинка в глазах Якова, видно, не ускользнула от него. Комендант разозлился и начал громко отчитывать:

— Кто так документы оформляет? Цирк тут, что ли? Кахетинское… собственных садов. Ишь, любители…

— Мне что! Какой дали, такой привез, — объяснил Яков. — Бумаги-то нет.

Тут комендант вовсе взорвался:

— А жратва есть? Чем я эту контру кормить буду? Понапихали тут всякой сволочи, а я их корми…

И вдруг совершенно неожиданно закончил:

— Ладно, принял. Что ты Гетман — знаю. Только назад тебе вертаться не придется. Закуривай!

Яков Гетманов.

И пока Яков сворачивал цигарку из замусоленной газеты и разделенной пополам щепотки махры, комендант вызвал конвой, распорядился, куда поместить арестованного.

Закурили. Веролюбов передал приказание Бухбанда немедленно направить к нему Гетманова и поставить его на довольствие.

— Значит, у нас будешь. Не горюй, банду там и без тебя хорошо прижали. А здесь тоже скучать не придется.

И на прощание добавил, как бы извиняясь:

— Ты не обижайся, что накричал… Эт я так, злость на меня когда нападет. Не могу, понимаешь, никак я к этой контре привыкнуть. Наши хлопцы голодают, в чем душа держится. Да и дома у меня трое, мал мала меньше, святым духом живут. А я тут этих гадов содержать должон, цацкаться с ими. — Веролюбов сокрушенно покрутил стриженной «под нолевку» головой и тяжко вздохнул.

И Яков вдруг почувствовал необычайную симпатию к этому грубоватому и все же какому-то незащищенному человеку.

Он прошел к Бухбанду. Тот был занят, лишь на минуту оторвался от дел, непонятно почему сказал «хорошо» и подал тоненькую папку с замусоленными тесемками и надписью «разное».

— Сядь тут. Познакомься. — А сам вновь углубился в изучение каких-то бумаг.

Гетманов раскрыл папку. Там лежал один-единственный листок, вкривь и вкось исписанный корявыми буквами, потертый на сгибах и со следами не очень чистых пальцев.

«Уважаемая чека, разберись, куда деваются харчи для раненых. Сестра-хозяйка выливает молоко в свою посуду, а говорит, что обменяет на коровье масло. Другой раз завернула конфекты, а говорит, что обменяет на сахар. Шиш мы видим молоко и масло, сахар и конфекты. А также и лекарства прут здеся почем зря. Куда же ты, чека, смотришь, даешь в обиду своих красных бойцов? От всех красноармейцев 8-ой палаты Алексей Герасименко».

Яков перечитал письмо несколько раз и тихонько положил папку на край стола. Бухбанд заметил его движение.

— Э, нет, товарищ чекист, так не пойдет. Откладывать не надо. Пойди и разберись. Мне передали вчера заявление этого красноармейца из 47-го сводного госпиталя. Думаю, что здесь не простое воровство. У нас опять офицерье зашевелилось. Неделю назад в предгорье разъезд задержал подводу. Возница отстреливался и был убит. Под сеном у него обнаружено два ящика медикаментов, кое-что из провизии и теплое белье. Не из твоего ли госпиталя?

Бухбанд так и сказал «твоего», словно Яков там был уже прописан, знал все основательно и теперь оставалось выяснить только кое-какие мелочи. Он хотел было задать вопрос, но начальник отдела опередил его:

— Конечно, сначала устройся в общежитии, получи паек. Веролюбов предупредил тебя, что остаешься? Так надо! Ну, действуй! И побыстрее.

Яков поднялся, нерешительно поправил ремешок.

— Не знаю, справлюсь ли… Опыта у меня в таких делах маловато, то есть совсем, считай, нет…

Бухбанд сердито нахмурился:

— Опыта, говоришь, нет? А у кого он есть, этот опыт? У меня? У других, кто на месяц-два раньше тебя пришел в чека? Все мы здесь с одинаковым опытом.

Он улыбнулся и откинулся на спинку стула:

— Да если бы мы ждали, когда он придет, и не брались за дела, то не было бы революции, буржуазия продолжала бы властвовать до сих пор. Трудно? Не спорю. А если трудное поручение передать другому, разве оно после этого перестанет быть трудным?

И Бухбанд ободряюще улыбнулся.

— Понял! Буду действовать, — четко, по-военному, ответил Яков, круто повернулся на каблуках и вышел из кабинета.

До обеденного перерыва оставалось не более получаса. Вот-вот захлопают скрипучие двери и гулкие коридоры заполнят суетливые, вечно куда-то спешащие люди.

Но пока была тишина, и Гаврила Максимович наслаждался последними ее минутами. Невесть откуда появилась тощая муха и, обессилев, плюхнулась на подоконник. Чуть отдохнув, она стала медленно перелетать с одного предмета на другой. Зуйко лениво следил за ней. Шевелиться не хотелось: сонное жужжание навевало дремоту. И только когда насекомое нахально уселось близ холеной руки, нехотя сбил муху довольно точным щелчком.