Юрий Пересунько - Военные приключения. Выпуск 5

— За полтора месяца, что мы шли до Чили, я буквально влюбился в море, мог часами любоваться им. Оно завораживало, умиротворяло, куда-то улетучивались все неприятности и заботы. — Обычно сдержанно-серьезное, пожалуй, даже немного суровое лицо Семена Яковлевича прямо на глазах смягчается, молодеет. — Не поверите, но, качаясь ночью на подвесной койке в душном кубрике, я видел во сне море, какие-то фантастические острова, диковинных голубых птиц, И что самое удивительное, такие сны продолжали сниться мне и потом, когда я расстался с морем…

Команда на «Ване» была разношерстная: греки, скандинавы, немцы, чехи, итальянцы. Среди них оказались двое людей, сыгравших решающую роль в судьбе Побережника: русский Федор Галаган и венгр Ян Элен. Первый плавал на броненосце «Потемкин», после восстания бежал за границу и с тех пор скитался по свету. Молодой буковинец приглянулся бывшему матросу-потемкинцу. А когда он услышал, что в Штатах Побережник сидел в тюрьме за распространение листовок, дружески хлопнул по плечу:

— Выходит, мы с тобой одного поля ягоды. Ты, Сема, духом не падай. Про Ленина слыхал? Будет порядок. А пока вникай в наше моряцкое дело. Вижу, выйдет из тебя заправский мариман…

И Галаган взялся учить его: объяснял назначение различных механизмов на судне, обязанности членов экипажа, а попутно рассказывал о городах и странах, которые повидал, о Советах, появившихся на родине.

Второй наставник, венгр Элен, во время первой мировой войны оказался в плену в России, стал коммунистом. Вернувшись домой, сражался за установление советской власти в Венгрии, потом был вынужден эмигрировать.

— С Эленом я прошел марксистский ликбез, узнал, за что борются коммунисты, какова их программа да и многое другое. Ну а жизнь давала дополнительные уроки, особенно по части непримиримости интересов пролетариата и буржуазии, — смеется Семен Яковлевич. — То, что ему нечего терять, кроме своих цепей, я усвоил твердо. И, конечно, что за свободу нужно бороться, за нее не жалко и кровь пролить.

Куда идет истосковавшийся в плавании матрос, когда судно заходит в порт? Ясно, что туда, где можно развлечься: в кабак, в бордель. А вот Галаган, Элен да и кое-кто еще из команды шли в интерклуб. Почитать свежие газеты, встретиться со старыми друзьями, узнать последние новости. Меня тоже стали брать с собой, — продолжает Семен Яковлевич свой рассказ. — В таких клубах имелась и революционная литература, но давали ее, разумеется, не всем. В Антверпене, где был приписан «Ван», Элен познакомил со своими товарищами-коммунистами. Спустя несколько месяцев, когда присмотрелись, проверили, приняли в партию и меня. Произошло это в 1932 году. Поскольку коммунисты находились в подполье, я взял себе партийный псевдоним Чебан, в память о нашем клишковчанине-революционере Чебане, которого на моих глазах расстреляли румынские каратели…

Навсегда запомнилось Семену Яковлевичу первое поручение: нелегально провезти на судне в Роттердам трех товарищей. К тому времени его уже сделали боцманом, так что все прошло без осложнений. Потом коммунисту-подпольщику Чебану еще не раз случалось тайно переправлять «живой груз» в Англию, Бельгию, Голландию, доставлять партийную литературу в фашистскую Италию. А когда по решению ячейки он осел на берегу, то, поскольку знал несколько языков, занялся политической пропагандой среди моряков заходивших в Антверпен судов. Так продолжалось целых два года, пока бельгийские власти не арестовали его за «антиправительственную деятельность». Приговор: шесть месяцев тюремного заключения с последующей высылкой из страны.

После отсидки оставаться в Бельгии, хотя бы и на нелегальном положении, стало опасно, и Семена Чебана — теперь уже Побережник стал им окончательно, — минуя пограничные формальности, переправили в Париж.

— Перед отъездом меня снабдили несколькими адресами. В их числе был и адрес «Союза возвращения на родину», то есть в Советскую Россию, на улице Дебюсси, 12, куда я первым делом и отправился. Там же размещалась партийная организация. Мне подыскали квартиру, где можно было остановиться без паспорта, не опасаясь полиции, ведь я же находился на нелегальном положении. Впрочем, иногда приходилось ночевать на вокзалах или в гараже у одного моего товарища-сторожа, — рассказывает Побережник. — Позже на собрании секции металлистов Парижа меня приняли во французскую компартию, обменяли партбилет.

Нелегко было жить Чебану на птичьих правах в Париже. Чтобы заработать на кусок хлеба, мыл окна, натирал паркет, разгружал овощные фургоны на рынке, даже позировал натурщиком. А когда при «Союзе возвращения» открыли дешевую столовую, его взяли туда поваром. Жалованья он не получал, зато больше не голодал. Это место было очень удобно еще и по другой причине. Партийная организация поручила Чебану вести работу среди эмигрантов. Ну а кому, как не повару, к тому же выходцу из России, готовы открыть душу истомившиеся на чужбине люди. Бывший крестьянин и бывший моряк быстро находил с ними общий язык. Объяснял, какими путями искать дорогу на родину, а пока — как отстаивать свои права, добиваться справедливости. Заходила речь и о фашизме. Чебан старался растолковать, какую опасность таит он в себе, причем не только в Германии, но и здесь, во Франции. Случалось Семену выполнять задания, связанные с риском, например, выступать перед белоэмигрантами, чтобы срывать их сборища, на которых поливали грязью Советскую Россию. До стрельбы, правда, дело не доходило, а так постоять за себя он умел, силой его природа не обидела.