Павел Голендухин - Ц-41. Из записок разведчика

Капитан улыбнулся и вышел.

Мы остались вдвоем. Шевкун поинтересовалась моим самочувствием и слегка пожурила за неразговорчивость на допросе.

— Все, что знал, рассказал, — сказал я и, пристально глядя ей в глаза, тихонько добавил: — Знаете, курить хочу… Не найдете парочку папирос. Я их с наслаждением и благодарностью выкурю.

Майор Шевкун встрепенулась и насторожилась.

Слова: «…с наслаждением и благодарностью выкурю» были кодированы. Смысл их был известен только сотрудникам АБВЕР — военной разведки вермахта. Они означали: «Могу ли я рассчитывать на помощь?»

Я еще раз повторил свою просьбу, ожидая ответа. Но она вдруг поднялась и вышла…

Однако вскоре вернулась, но уже не одна, а в сопровождении высокого старшины.

— Товарищ Алексеев, — обратилась она к нему, — больной просит закурить, не одолжите?

Тот, которого назвали Алексеевым, снисходительно ухмыльнулся и достал кисет:

— Только у нас ведь крепкий табачок, а они, — он с сомнением взглянул на меня, — к легоньким, пахучим сигареткам привыкли.

Старшина отсыпал на газету кучку махорки. Я поблагодарил его. Шевкун перевела благодарность и, обращаясь ко мне, добавила:

— У вас и спичек, наверное, нет? — и, достав из кармана широкого халата спичечный коробок, раскрыла его. — Правда, тут всего пять спичек, но вам будет достаточно…

На этот раз уже во мне все встрепенулось, хотя я не подал вида. Слова «…всего пять спичек, но вам будет достаточно» у разведчиков вермахта означали: «Здесь есть свой человек».

Старшина опять снисходительно улыбнулся и отсыпал прямо на табачную кучку полкоробка спичек.

— Курите на здоровье, господин капитан, — смешно козырнул он мне и направился к выходу.

Вместе с ним вышла и Шевкун.

«Значит, Усов прав!» — готов был кричать я от радости.

Тут же на клочке бумажки написал записку, скатал ее в комочек, бросил в мусорную урну.

…Утром, как и в прошлые дни, пришел боец-санитар. Он поставил у моей кровати чай и стал убирать в землянке. Подошел к урне, достал из нее маленький комочек, положил его в ведро и удалился…

Я знал, что мою записку немедленно передадут Усову…

Вскоре я был уже совершенно здоров, но Шевкун почти не появлялась. Она предупредила, что для безопасности вынуждена была отказаться от моего лечения, а я требовал от нее помощи в побеге.

— Ждите, помогу, — обещала она.

Но дни шли, а она не появлялась.

И вот однажды в землянку вошли сразу несколько врачей. Среди них я заметил знакомую высокую фигуру. Они осмотрели меня, обменялись мнениями и все сошлись на том, что через неделю меня можно будет отправить в лагерь. При осмотре Шевкун зачем-то приподняла одеяло и ощупала мои ноги.

— Смотрите, он, видно, догадывается, что скоро поедет в лагерь, — рассмеялась она. — Даже ноги похолодели. Видно не храброго десятка этот выкормыш фюрера.

Все улыбнулись.

А когда ушли, я нашел под одеялом две папиросы. Нетерпеливо разорвал одну, другую и обнаружил записку:

«Уходите сегодня ночью. Дверь будет открыта. Когда выйдете из землянки, ищите силуэт старой часовенки направо… За нею, у пруда, в кустах, вас будут ждать. Три раза подряд квакните…»

Тут же бросил в урну новую записку. В ней не было ни одного слова.

На клочке бумаги был нарисован бегущий человек, а рядом стоял восклицательный знак. Если эта «записка» попала бы в руки Шевкун, она все равно ни о чем бы не догадалась.

…Ночью я сидел у дверей и прислушивался к звуку шагов часового на улице. Томительно тянулись часы ожидания. Он проходил мимо через каждые десять минут. Вот он удалился, я выглянул наружу — никого. Юркнул направо. Рядом кусты, часовенка…

Вот и пруд.

Тянет сыростью. Громко кричат лягушки. Тихо квакнул трижды. И тут кто-то крепко схватил меня за руку и, как мне показалось, накрыл каким-то мешком. Моя голова просунулась в отверстие… Я сразу сообразил — гимнастерка. Быстро натянул брюки, сапоги.

Мой «спаситель» увлек меня к берегу. Переправились на спрятанной в кустах лодке через пруд и направились к железнодорожному разъезду. Как раз минут через десять подошел порожний товарняк, мы вскочили на платформу.

Загрохотали колеса на стрелках, методично отсчитывая стыки. Километров через десять начался большой подъем. Поезд замедлил ход.

— Прыгай! — крикнул мне попутчик и пустился под откос.

Я последовал за ним.