Григорий Кошечкин - Военные приключения. Выпуск 2

Кого же пугает русский патриотизм? Он пугал Чингисхана, Наполеона, Гитлера. И что, изменился этот патриотизм теперь? Стал опасен для свободных, мирных народов? Может быть, Адамович его боится? Так он должен знать, что патриотизм русского народа как две капли воды похож на патриотизм белорусского, украинского и всех советских народов. Это доказано историей. И наши парни, побывавшие в Афганистане, наверное, могут сказать, что шли они туда с мыслью освободить, но не покорить, не поработить. О чем мыслили политики — не могу знать. Но о чем думает русский солдат, имею представление — оно во мне сидит генетически. История России хоть и фальсифицирована, но не настолько, чтобы в корне изменить представление о русском патриотизме, о своем патриотизме, как я его понимаю и как чувствую.

Образ врага, конечно, изменился в свете технических разработок средств ведения войны. Человек поставлен в точку абсурда: он сам себе становится врагом, уничтожив другого — уничтожит и сам себя. Даже рядовой солдат это уже должен понимать и, наверное, понимает. И не без чернобыльской аварии к нам пришло это понимание.

Защита экологии — природной, духовной, исторической — вот суть патриотизма нашего времени.

Народ — природа, по-моему, у этих слов один корень: родиться и жить, чтобы жили другие, продолжались. Патриотизм неотделим от ландшафта природного. За что я и люблю русскую поэзию Некрасова, Тютчева, Есенина, Рубцова. Можно сколько угодно высмеивать и издеваться над примитивностью попыток создать и воссоздать образ «русской березки», но с исчезновением этой березки исчезнет русский человек на земле. Настоящему русскому патриоту много не надо в личной жизни, поэтому некоторым из нас так импонировал взгляд на Сталина как на аскета — чистое заблуждение, воспитанное долголетними песнями «о Сталине мудром, родном и любимом», сочинявшимися и исполнявшимися высокоодаренными выпускниками музыкальных школ.

Но вот, говоря о боли народной, причиненной стране коллективизацией, Василий Белов накликал на свою голову поток своеобразных сталинских защитников! Тут уже не Нина Андреева выступает, а добровольные адвокаты Троцкого, Яковлева (нарком земледелия в эпоху коллективизации).

История, прошлое и настоящее, патриотизм и интернационализм, все это — разговор об одном и том же. Разговор о будущем: быть ему или не быть? И если быть (за что большинство человечества), то — какому?

Писатель Белов вызывает неприязнь у определенного круга лиц не потому, что он в неприглядных характеристиках высвечивает некоего наркомзема Яковлева или Лейбу Давидовича Троцкого (Бронштейна). В конце концов, кто-то может и у Ленина ошибки найти, известно ведь, что сам Владимир Ильич не отрицал своих ошибок, но он умел их исправлять. Дело не в этом, это такие мелочи, что и у Троцкого можно найти ряд положительных качеств — если бы их не было, то его сотрудничество с Лениным необъяснимо. Это — мелочи сегодня, но важные, конечно, вещи для историков, философов, экономистов.

Белов, как и Распутин, сейчас говорит о главном, о том главном, что позволит совершить перестройку. О том, чтобы мужика — крестьянина, русского, белорусского, украинца и так далее — всех не перечислить! — «закрестьянить», посадить его на землю, сделать его хозяином земли. И тогда его оттуда никакой водородной бомбой не выкуришь. Не хлебом единым жив человек. Верно. Но это верно лишь при условии, если хлеб будет, а без хлеба ни о каком духе говорить нельзя, ибо дух этот просто покинет тело. Кому-то страшно становится оттого, что, укрепившись на земле, мужик начнет диктовать законы жизни, им хотелось бы продолжать помыкать мужиком, сохранить командно-административную систему. Поэтому выступающие сегодня против идей «мужицких» писателей Белова и Распутина являются сторонниками бюрократизма и всей командно-административной системы. Они не против того, чтобы ее подновить в смысле свободы слова или собственного сквернословия, называемого порой плюрализмом. Собраться с друзьями, говорить о Шагале, месить в голове гениальное тесто: «Так вы полагаете?» — «Да, полагаю». — «И я полагаю». А что — неизвестно. Свой круг. Элита. И люди эти на словах большие интернационалисты. Такие большие и щедрые, что снова готовы с крестьян содрать последнюю шкуру на саквояж для очередной заграничной поездки.

Русский патриотизм срощен с интернационализмом, наверное, с тех пор, когда Олеговы щиты прибили к «вратам Царьграда», если не раньше. Щиты прибили! — символ защиты. Подумать только. И недавнее прошлое, чему сам был свидетель, — голод 1947 года. Пухли колхозники. Недавно документальный фильм посмотрел: в этом голодном году пшеницу отгружали, чтобы везти то ли в Турцию, то ли еще куда-то. И что же? После того как я увидел эти документальные кадры, слегка проясняющие причины голода моего детства, мой патриотический дух ослаб? Нет. Его ничем не убить, этот русский дух. Только физическим уничтожением всего народа. Говорят, что мало в этом народе скрипачей, много пьяниц. Есть грех. В великом народе и пьянство бывает великим, если весь народ этот лишить великой любви к земле, к природе. Спиваются люди, оторванные от корней, брошенные в бараки пятилеток. От тоски спиваются. С горя пьют. Горе-то откуда? — скажут. От патриотизма, замененного интернационализмом.