Майн Рид - Бандолеро, или Свадьба в горах

Нужно ли говорить, что мне нетрудно было сделать выбор?

Не стану пытаться описывать ту черную бурю, которая бушевала в моей груди, когда я вышел из президентского дворца.

Дон Эусебио шел рядом со мной. По приказу генерала он отдал свое дело в мои руки и себя самого — в мое распоряжение.

Узнав его имя, я ощутил острую боль: заново открылась рана. И боль происходила не только от услышанного рассказа. И не только от мысли, что Долорес Вилья-Сеньор сейчас в руках жестоких бандитов! Такую же боль, а может, и большую, причиняла мне мысль о том, что сеньорита принадлежит Франсиско Морено!

Со стыдом признаюсь, что на какое-то мгновение почувствовал даже удовлетворение! Ревность и гнев были живы в моем сердце!

Но такие неблагородные мысли недолго занимали меня. Вскоре они сменились другими, более чистыми н святыми. Ожили рыцарские чувства. Слабая женщина во власти диких, развратных людей — не одна, две женщины, но я мог думать только об одной. Она уведена разбойниками в какое-то отвратительное убежище, и там сейчас идет похотливый кутеж.

Воображение подсказывало мне страшные картины. Они изгнали ревность из моего сердца, а вместе с ней и бессмысленный гнев. И как только эти чувства исчезли, я ощутил легкую, едва уловимую радость, словно возрождение забытой надежды. Что, если именно я освобожу Долорес Вилья-Сеньор от свирепых похитителей, избавлю от позора на всю жизнь? Не сменится ли благодарность, вызванная этим поступком, другим, более глубоким чувством?

Я готов был рискнуть чем угодно, даже самой жизнью, чтобы вызвать такую перемену!

Может, я слишком поторопился в своих выводах? Что, если она не отдала свое сердце, все свое сердце Франсиско Морено? Эпизод в Аламеда, который я наблюдал, мог быть всего лишь легким флиртом, в котором так искусны испанки и который часто не имеет никаких серьезных последствий. Или это было простым кокетством, нацеленным на меня?

Утешительные мысли, способные подвигнуть на самые энергичные действия! Дон Эусебио, должно быть, удивился тому, как близко я принял к сердцу его горе. Во всяком случае, это его поразило.

Совершенно не подозревая о моих мотивах, он не только рассказал мне все подробности происшествия в дороге, но и поделился семейными тайнами. Одна из них удивила меня. И вызвала немалое раздражение.

— В разговоре с генералом вы упомянули о каком-то важном деле, которое привело вас в столицу, — сказал я. — Не расскажете ли о нем? Прошу прощения за такой вопрос, но при исполнении долга мне понадобится знание цели вашей поездки.

— Больше не нужно слов, сеньор капитан, — прервал он меня. — Вы так по-дружески отнеслись к моему горю, что я без колебаний расскажу вам все.

Я не стану повторять слова дона Эусебио, вызванные отцовскими чувствами. То, что я услышал от него, очень удивило бы меня, если бы не случайный разговор, подслушанный на Аламеде.

Деревенщина тогда сказал правду своему другу с Юкатана. Дон Эусебио не только пригрозил дочери заточением в монастырь — он как раз направлялся в столицу, чтобы исполнить эту угрозу, когда его остановили сальтеадорос. Его сопровождали обе дочери, но только одна должна была похоронить себя заживо — в аристократическом монастыре «Ла Консепсьон» в Мехико, жилище самых красивых мексиканских девушек.

— Которая из ваших дочерей? — спросил я с такой экспансией, что дон Эусебио удивленно вскинул брови.

— О! — заметил я, пытаясь справиться с возбуждением. — Мне показалось, что вы говорили о двух дочерях. Конечно, одна старше другой. Или они близнецы?

— Нет, сеньор, они не близнецы. Одна на два года старше. Именно она должна была служить Господу. Пор Диос! — продолжал он, нахмурившись. — Теперь обеим придется уйти в монастырь. Теперь для них нет иной дороги!

После небольшой паузы он продолжал:

— Это была моя старшая дочь Долорес. Она должна была уйти в монастырь.

— Она сделала это по собственному желанию? — спросил я.

Видно было, что вопрос его смутил. Я в этот момент испытывал не менее сильные и болезненные чувства, чем он.

— Прошу простить меня, — продолжал я, — что так свободно вмешиваюсь в ваши семейные дела. Они, конечно, нисколько меня не касаются. Моя нескромность совершенно неумышленна, уверяю вас.

— О, сэр! Разве я не пообещал вам рассказать все? Вы ведь так горячо приняли мое дело, готовы подвергнуть риску свою бесценную жизнь ради безопасности моих детей! Зачем мне скрывать от вас все, что их касается?