Василий Стенькин - Без вести...

Элла не вышла к обеду. Тягостная тишина поселилась на ферме...

Поздней ночью в комнату Каргапольцева тихонько вошла Элла. Вошла, бросилась к нему, зарыдала. Ее слезы падали на разгоряченное лицо Иннокентия, как холодные дождевые капли.

— Ты не любишь меня, бросаешь...

Иннокентий сел, сердце его разрывалось.

— Элла... — голос у него перехватило. — Элла, я не могу иначе. Пятнадцать лет скитаюсь на чужбине. Вычеркнутые годы... Огромный кусок жизни. Я люблю тебя, Элла... Все наладится, верь мне... клянусь... Ты приедешь в Россию, мы будем вместе.

— Я не верю. Ты не сумеешь добиться. Ничего, ничего не сумеешь... слишком глубока пропасть между нашими странами. Оставайся. Будем вместе...

— Я поеду в посольство...

— Зачем, зачем я встретила тебя? Чтобы потерять?

Лишь под утро она перестала всхлипывать и задремала, уткнувшись головой в его широкую грудь.

Он всю ночь пролежал с открытыми глазами.

Позднее, в салоне мощного воздушного корабля «Боинг-707», Каргапольцев еще раз вспоминал все: и ее обжигающее дыхание, и шепот, и крупные холодные слезы.

Он и сам сомневался в том, что ему удастся добиться разрешения для Эллы: сколько их, непреодолимых препятствий на их пути!

Лишь в Вашингтоне Каргапольцев на время немного забылся.

Неподалеку от здания советского посольства его остановил полицейский, потребовал предъявить документы. Сделав какие-то пометки в записной книжке, полицейский возвратил документы и повернулся спиной к Иннокентию. Его будто больше не существовало...

В посольстве беседа продолжалась около четырех часов: Каргапольцев рассказывал о себе.

Сотрудник посольства, рослый блондин, лет тридцати пяти, Игорь Николаевич, слушал его внимательно, изредка приглаживая рукой свою волнистую шевелюру.

— Что ж, товарищ Каргапольцев, и верно, пора, пожалуй, на родину. Вам бояться нечего: за то, что попали в плен, у нас не преследуют. Даже те, кто сотрудничал с немецко-фашистскими захватчиками, но не зверствовал, теперь амнистированы. А это вы хорошо сказали, Иннокентий Михайлович, что годы скитаний на чужбине — это годы, вычеркнутые из жизни.

Обращение по имени и отчеству, да еще «товарищ» к фамилии — Каргапольцев ощутил как будто физически...

— Что касается Эллы Хитт, тут дело трудное. Прямо скажу, выезд ей, очевидно, госдепартамент не разрешит.

— Может быть, потом? — с надеждой спросил Иннокентий.

— Потом? Конечно, трудно предсказывать... Да, а деньги у вас есть? Возьмите немного. Вот тут напишите, заполните анкеты и недели через две-три, думаю, получите документы, чтобы домой. Может, и о ваших близких что-нибудь сообщим вам.

Он проводил Иннокентия до двери и вдруг сказал:

— Такой здоровенный русский мужичище и вдруг столько лет шляется под чужими окнами, а?

В посещении посольства для Иннокентия не оказалось ничего трагического. Ничего мучительного. Ничего страшного. Через несколько дней Игорь Николаевич сказал ему:

— Ждите вызова, Иннокентий Михайлович, Элле и ее отцу... Как его? Хитту, — Игорь Николаевич весело рассмеялся, — передайте мой привет. Они, видать, неплохие люди, с русской душой.

Может быть, страшное будет потом, дома?..

Иннокентий стоял на верхней палубе теплохода... Прощайте, нью-йоркские небоскребы, прощай, статуя Свободы! Большое воспоминание, большое впечатление... И все-таки, разлука с Эллой куда страшней. С Америкой-то расставаться вовсе просто.

Элла не сделала ему больше ни одного упрека. Иннокентий не мог вспоминать без волнения ее неумелые и жадные ласки.

Ну, а Леонтий Архипович? Он в душе, конечно, рад, что Элла осталась с ним... Обиделся, правда, что Иннокентий отказался от заработка за много месяцев, взял только на дорожные расходы.

Каргапольцев забился куда-то в дальний угол, отдался своим мыслям: обдумывал минувшие события, критически оценивал свои промахи и ошибки, вроде как разглядывал тех, с кем сталкивала жизнь. На пятый день ему захотелось представить встречу с близкими людьми после долгой разлуки.

Вот бы такой телевизионный аппарат соорудить, — думал он, — настроил на Кабанск — увидел отца, мать, Гутю; поймал ферму мистера Хитта — взглянул на Эллу...

Иннокентий грустно улыбнулся, жаль, невозможно...

А если вдруг чудо, что он увидел бы?

...В маленьком доме на берегу Кабани — пожилая женщина. Старое лицо освещено радостью.

— Ой, девка, не говори... Сколько слез пролила, сынок-то отыскался. Кеша нашелся... Сперва у германцев в плену, потом за моря уехал, за океаны. Вишь, совесть свою не мог побороть... Отец-то не дождался. Недавно сорок ден справила.