Василий Стенькин - Без вести...

— Да, простите... Ваше имя?

— Алексей Егорович, — назвался Николай: так было записано в его паспорте.

— Простите, Алексей Егорович, я не утомил вас? Мы, писатели, вечные охотники за добрыми слушателями. А их, как и зайцев в лесу, становится все меньше и меньше. А вы откуда и куда, позвольте полюбопытствовать. — Владимир Иванович снял галстук, расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, стал вынимать из толстенького портфеля принадлежности туалета.

Николай промолчал.

Закончив свои нехитрые дела, Владимир Иванович, усаживаясь поглубже, произнес:

— Итак...

— Из Москвы я, еду на Урал...

— В командировку?

— Насовсем. Завербовался на один завод.

— В Москве вербуют на Урал? Это интересно, я не слышал... Может быть, чайку?

Не дожидаясь ответа, Владимир Иванович соскочил с постели и. сунув ноги в домашние туфли, выбежал.

— Уже поздно, придется потерпеть до утра. Может, винца по стаканчику? У меня есть небольшой запас.

— Спасибо, не хочется на ночь.

Владимир Иванович достал из того же портфеля начатую бутылку и вынул зубами пробку. Налил себе. Тянул медленно, нахваливал.

— Я вам оставлю, утром попробуете.

За Сызранью показалась Волга. Волга, милая Волга, родная река...

И как-то совсем неожиданно у Николая созрело решение. «Сойду в Куйбышеве, увижу тетю Дашу, узнаю о Клаве».

В Куйбышеве он проводил до выхода писателя, пожелавшего ему счастливого пути, вернулся в купе, поспешно схватил чемодан.

— Гражданин, возьмите билет! — крикнула вслед ему проводница.

Николай махнул рукой, смешался с толпой.

Бывают же такие странные вещи: он в родном городе и нет здесь ни одного близкого человека. Одна Клава — первая утраченная любовь. Да и есть ли Клава? Ведь он о ней давно ничего не знает.

Ноги сами привели к ее дому... Он позвонил. Дверь открыла располневшая женщина, совсем не похожая на Клаву, на ту Клаву, образ которой он носил в себе почти пятнадцать лет... Нет, не похожа... Что-то новое, чужое вырисовывалось отчетливо и броско, начисто стерев прежние нежные очертания прекрасного девичьего лица. Что же осталось от прежней Клавы? Даже глаза поблекли, выцвели.

Пока он умывался и переодевался, Клава накрыла на стол. Шипела яичница, красовалась бутылка «Столичной», появились моченые яблоки, которые он так любил в детстве.

Чокнулись. Клава вместе с ним опрокинула большую граненую рюмку.

— Удивляешься, пью? Война научила... Ешь, ешь, исповедоваться потом будем.

Огарков внимательно вглядывался в незнакомое лицо. Иногда думалось, может быть, это другая женщина выдает себя за Клаву.

— А ты не изменился. Волосы только. Сразу и не поймешь, что седые... Я очень изменилась? Подурнела? Старуха...

— Как сказать... В моем воображении ты всегда была совсем молодой, — признался Николай. — Понятно же... Столько лет не виделись...

Выпили по второй, молча закусили.

— Ну, с кого начнем? — спросила Клава, вытирая губы полотенцем, лежавшим у нее под локтем.

— С хозяйки.

Клава, не спеша, поведала историю своей трудной, одинокой жизни. Когда началась война, попросилась в армию, закончила краткосрочные курсы медсестер. Всю войну прошла по ближним армейским тылам. Приходилось видеть всякое: и хорошее, и страшное, и грязь, и холод, и солдатскую доброту, и обиды. В сорок пятом, в Венгрии, сошлась с врачом госпиталя. Поженились, нажили дочь, а счастья не нашли. Через два года разошлись.

— Кто виноват, спрашиваешь? Теперь, наверное, могу ответить: оба. Сердца стали жестче, нервы расходились: все война виновата. Вот и мучаемся с дочкой вдвоем... И бедновато, и на душе пусто.

— А он где же?

— Уехал на Дальний Восток. Где он там, понятия не имею. Я не искала его.

— А дочери помогает?

— Нет. Я бы и не взяла ни копейки.

— Все такая же гордая и... стала сердитой.

— Не пугайся, — рассмеялась Клава, — так, под настроение... — И вдруг, резко повернув тему беседы, спросила: — А ты о тете Даше что-нибудь слышал?

— Нет, — насторожился Николай. — А что с ней?

— Она умерла. На прошлой неделе похоронили. Перед смертью, говорят, часто о тебе спрашивала... Я Светочку, дочку, отвозила в деревню к бабушке. Где же ты был, что единственной тетке не мог написать?

— Длинная история, Клавочка.

— А все-таки. Я хочу знать.

— Хорошо, — согласился Николай, отодвинув налитую рюмку. Он боялся, что опьянев, перемешает легенду с правдой.

— Всю войну был в плену. Как там жил, не стану рассказывать: об этом столько написано. Победа застала меня в Дахау. Освободили союзники. Потом возвратился на родину и угодил на Колыму. Там не лучше плена... Ну о всяких там деталях как-нибудь в другой раз. Ладно?