Б. Травен: Третий гость

— До свидания, кум! — ответил Макарио, которому чудилось, будто он пробуждается от какого-то тягостного сна.

Но тут же ему стало ясно, что он вовсе не спал.

Перед ним на земле лежали тщательно обглоданные косточки индюка, половина которого с таким аппетитом была съедена его гостем. Он механически подобрал несколько оброненных кусочков мяса, сунул их в рот, чтобы добро не пропадало, и одновременно попытался восстановить в памяти и осмыслить значение неслыханных приключений, которые ему довелось пережить в этот день, богатый событиями.

Скоро его охватила усталость, и он прилег на землю, чтобы, как наметил с самого начала, проспать весь остаток дня в завершение пира.

В этот вечер он не принес домой ни единой щепки.

У жены Макарио не осталось в доме ни песо, чтобы купить еды на завтра. Несмотря на это, она и намеком не попрекнула мужа за нерадивость. Ею владело какое-то безотчетное чувство радости.

Прежде чем Макарио отправился спать — в этот вечер позже обыкновенного, потому что хорошо отдохнул днем в лесу, — жена шепнула ему застенчиво:

— Ну, как там было с индюком, дорогой муженек?

— А с чего это ты вдруг любопытствуешь, как там было с индюком? Разве, по-твоему, с ним что-то должно было стрястись? Все было, как положено, насколько я могу судить по своему небогатому опыту обращения с жареными индюками.

О своих гостях он не обмолвился ни словом.

Следующий день для всей семьи оказался голодным днем. Завтрак, который разделял и Макарио, всегда был довольно скудным, но в это утро хозяйке пришлось особенно урезать порции, чтобы хоть что-нибудь осталось на обед и ужин.

Макарио наскоро проглотил несколько ложек черных бобов, приправленных стручками зеленого перца. Он не жаловался, так как отлично знал, что сам во всем виноват. Взял топор, веревку и, тяжело ступая, вышел навстречу туманному утру. Можно было подумать, история с лекарством и всем, что с этим связано, начисто вылетела у него из головы.

Но едва только он успел сделать несколько шагов, жена окликнула его:

— Муженек, флягу забыл!

Это воскресило перед ним приключения минувшего дня.

— Она еще полная, — жена встряхнула флягу. — Может, мне эту воду вылить и налить свежую? — спросила женщина, вертя пробку, вырезанную из маисового початка.

— Да, она еще полная, — подтвердил Макарио, которого всерьез напугало, что жена второпях, чего доброго, выплеснет драгоценную влагу. — Я вчера пил из маленького ручья. Давай сюда флягу, не стоит менять воду!

По дороге в лес, отойдя на изрядное расстояние от своей хижины, стоявшей с самого краю деревни, он в зарослях густого кустарника выкопал ямку и сунул туда флягу.

В этот вечер Макарио притащил такую большую вязанку сухих крепких дров, какую ему уж много месяцев не доводилось приносить. Первый же покупатель дал за нее старшим мальчикам два серебряных гроша, и семье показалось, будто выигран миллион.

И на следующий день Макарио по обыкновению отправился на работу.

Накануне вечером он как бы мимоходом пожаловался жене, что на его флягу свалилось тяжелое бревно и расплющило ее, так пусть жена даст ему какую-нибудь другую, ведь их в доме полным-полно. Эти фляги ровно ничего не стоили, старшие ребята разыскивали дикорастущие тыквы в кустарнике.

Вечером он снова приволок тяжелую вязанку дров, но на этот раз застал свое семейство в страшной тревоге. Навстречу ему с распухшим лицом и покрасневшими от слез глазами кинулась жена и закричала:

— Регино при смерти! Регино, несчастному малышу, осталось жить считанные минуты!

И она затряслась от рыданий.

Беспомощно и тупо уставился на нее Макарио, как делал всегда, когда нарушалось что-нибудь в уныло-привычной череде его семейных дел. Когда жена отошла в сторону, он заметил, что в хижине собрались соседки. Они стояли и сидели на корточках вокруг постели, на которой лежал ребенок.

Семья Макарио слыла самой бедной во всей деревне и все же пользовалась общей любовью из-за своей незлобивости, честности, скромности. Как известно, бедность — добродетель, приносящая единственную пользу: бедняки повсюду и всеми более любимы, нежели богачи.

Каждая женщина явилась со своим целительным снадобьем, каждая предлагала собственное средство для спасения ребенка. Малыша заставляли глотать питье, приготовленное то из корней, то из трав, то из размолотой змеиной кожи, смешанной с золой сожженной жабы.

Не обращая ни малейшего внимания на болтовню женщин, Макарио глядел на младшего сына, которого из шумной оравы своих детей любил, пожалуй, больше всех, потому что тот был такой крохотный и так невинно смеялся. Часто Макарио казалось, что единственный смысл жизни, единственное счастье — всегда ощущать возле себя беззащитное существо, невинно смеющееся и тычущее кулачонками в нос и щеки.