Александр Бондаренко: Ночная диверсия

— Здравствуйте, господин Штрекке. Что привело вас сюда?

Начальник милиции вышел.

Фридрих говорил долго, сбивчиво. Ему все казалось, что он говорит неясно, что собеседник не понимает его, не верит. Но тот слушал внимательно, чуть покачивая головой.

— Вы коммунист? — услышал он вопрос.

— Нет, и очень сожалею об этом. Но и я и сын всей душой с вами, с коммунистами, и я горжусь этим.

Собеседник Фридриха очень подробно расспрашивал об Отто, и Штрекке почувствовал, что Отто гораздо больше интересует собеседника, чем он сам. Это немножко обидело старика.

Они говорили долго. В конце собеседник Фридриха попросил в случае приезда Отто познакомить его с ним и указал, как это сделать, не вызывая подозрений.

— До свидания, товарищ Штрекке.

Это слово «товарищ» прозвучало так неожиданно, так тепло и задушевно, что Фридрих поспешно отвернулся, стараясь скрыть набежавшую слезу.

…Отто рассчитывал погостить у отца десять-пятнадцать дней, а потом вернуться в Германию. Пора было приступать к работе. Ему уже обещали место инженера на авиационном заводе.

Встреча с фон Говивианом спутала все его планы.

Барону было не больше тридцати двух — тридцати трех лет. Прекрасно сшитый костюм ловко облегал фигуру. Лицо не лишено привлекательности, даже красиво. Тонкий прямой нос, густые разлетающиеся брови, светлые с льдинкой глаза. И только чуть выдвинутый подбородок и тонкие губы немного портили это лицо.

Встретил он Отто приветливо- Угостив французским коньяком, заговорил без дипломатических уловок.

— Вы прекрасно понимаете, что пригласил я вас не по вопросам торговли.

— Думаю, что нет. Зачем же?

— У посла, да и в Берлине сложилось мнение, что ваш отец достаточно потрудился для Германии. Ему необходим отдых. Думаю, отдых не будет затруднен материально. Как бы вы посмотрели, если бы освободившееся место мы предложили вам?

Отто был готов к любому разговору, но этот вопрос застиг его врасплох.

Несколько минут он сидел молча, напряженно обдумывая решение.

— Но я ведь инженер, а не дипломат, — неуверенно произнес он.

— Дипломатией у нас есть кому заниматься. А нас как раз и будут интересовать технические данные о России. Здесь и нужен человек с образованием вашего профиля, чтобы правильно разбираться в сведениях, поступающих от нашей агентурной сети.

— Могу ли я поговорить с отцом, прежде чем дать ответ?

— Да, конечно, мы вас не торопим. Думаю, что вам понятно, что с отцом можно говорить не обо всем.

— Разумеется.

— Тогда не смею вас задерживать. В субботу встретимся еще раз,- фон Говивиан проводил его до двери и пожал руку.

— Надеюсь, мы с вами будем друзьями. До встречи.

Отто просил отсрочки с ответом не только потому, что ему нужно было посоветоваться с отцом. Ему нужно было знать мнение по этому вопросу русских товарищей.

На другой день он встретился с «Аркадием Савельевичем». Это был тот самый товарищ, с которым когда-то беседовал Фридрих Штрекке.

Выслушав Отто, он задумался.

— Это несколько путает наши расчеты. Вы нам нужны были в Берлине. Но не беда. Найдется работа для вас и здесь. А дальше посмотрим по обстановке. В общем, соглашайтесь.

Через несколько дней Фридрих Штрекке выехал в Берлин. На вокзале, целуя сына, шепнул:

— Будь стойким, мальчик, и не рискуй зря. Я верю в тебя.

События развивались гораздо быстрей, чем предполагал Отто Штрекке.

1 сентября 1939 года радио принесло ошеломляющую весть — Гитлер напал на Польшу.

Уже через час посол собрал сотрудников у себя в кабинете. Мутные струи дождя потоками скатывались по стеклам, образуя на стенах зыбкие, колеблющиеся тени. Они еще больше подчеркивали гнетущую обстановку кабинета. Тяжелые дубовые кресла с высокими резными спинками затянуты в столь же тяжелые чехлы. Сидеть в этих креслах жестко и неуютно. Коричневые плотные портьеры с трудом пропускают в помещение скупой сентябрьский свет.

Сотрудники, зная фанатическую пунктуальность посла, собрались быстро. Разговаривали тихо, вполголоса, не решаясь до времени открыто высказывать свое мнение о событиях.

Но вот вошел посол. Вошел быстро, с подчеркнутой бодростью, не сгибая в коленях тонкие ревматические ноги. На его сухом морщинистом лице, словно приклеенная, застыла улыбка. Она не вязалась ни с обстановкой кабинета, ни с этим безжизненным лицом.

С минуту посол холодно всматривался в лица притихших подчиненных, потом выбросил вперед руку.