Иван Ефремов - Тамралипта и Тиллоттама

Образование ее прервалось, книги здесь отсутствовали. Тиллоттама углубилась в себя, предаваясь бесконечным размышлениям. Вся мечтательность, вся сила фантазии ее чистой и глубокой души обратились к природе, каждое звучание которой находило в ней ясный и сильный отклик. И не только душа — тело стало казаться ей бесконечно сложным инструментом, виной с тысячами струн. Струны звучали только в короткие миги наибольшего вдохновения в танце — все остальное время девушка жила в ожидании, что плохой сон ее жизни вот-вот окончится. Чаще и дольше звучала еще мощная струна страсти, ее повелитель-жрец и не жаждал ничего другого.

Но дни, недели, месяцы шли один за другим, а сон, от которого должна была пробудиться Тиллоттама, становился все крепче, все привычнее.

У молчаливой, серьезной и замкнувшейся в себе девадази не было подруг. Разница между простыми растительными стремлениями юных научей, счастливых своей сытой и веселой жизнью, и грезами Тиллоттамы была слишком велика. Сначала ее побаивались, как лучшую танцовщицу и бессменную канти, возлюбленную главного жреца, но, убедившись в полной безвредности девадази, по молчаливому согласию уважали ее раздумья и грезы. Только чуть насмешливое прозвище чаураджангхаэни [5] Широкобедрая. осталось как след прежнего отчуждения.

Четыре месяца назад в храмах Бхутесвара появился молодой муртикар [6] Художник. , изучавший древнее искусство Индии.

Он бесстрашно взбирался на стены и крыши, проникал в потайные уголки храмов, всюду, куда только пускали его равнодушные жрецы. Больше всего времени он проводил в древних храмах по соседству с храмом Шивы.

Даже в знойные часы дня в одной лунге, набедренной повязке, он сидел, напевая и зарисовывая, или что-то измерял, прилепившись к каменным пыльным выступам разрушающихся стен, не боясь змей, обитавших в трещинах. Художник много и сосредоточенно работал, но серьезность труженика сочеталась в его глазах, лице и повадках с мальчишеской озорной веселостью. Таким непохожим он был на всех мужчин-жрецов, составлявших население храмов, так веяло от пришельца просторами открытого мира трудов и настоящей жизни, что Тиллоттаму невольно потянуло к нему. Девушка вдруг стала очень застенчивой и недоверчивой — она любовалась молодым художником издали, прячась в темных нишах и тени колонн. Затаив дыхание, она следила за его работой, невольно восхищаясь уверенными и точными движениями рук, поворотами сильного тела. Девушка смотрела на выпуклую широкую грудь, вздымавшуюся сводом, когда муртикару что-нибудь особенно нравилось и он глубоко вздыхал, на квадратные пластины грудных мышц, на клином сходившуюся вниз спину, на стройную и сильную шею. Особенно нравились Тиллоттаме ноги художника — с точеными щиколотками и узкими коленями, оттенявшими игру мускулов могучих икр, и выпуклые валы мышц на бедрах.

Лицо — в лицо она не смела посмотреть прямо, боясь встретиться взглядами… Но лицо должно было быть хорошим и добрым, судя по очертаниям щеки и виска, маленьким ушам, низкому и мягкому голосу…

В древнем храме Тиллоттаму особенно привлекала одна статуя, статуя такшанкрити. У колонны в Наравахана стояла фигура девушки-якши с манговой гроздью в руке. Опираясь на левую ногу и изогнувшись в глубоком и изящном поклоне, она подавала глиняную чашу священной чете Майтхуна. На щиколотках древняя красавица носила по три нупура, свободных браслета в виде толстых колец, унизанных бусами. Такие же нупуры носила Тиллоттама — только для танца она одевала другие, с маленькими серебряными бубенчиками. Круглое лицо якшини было прелестно, тесно посаженные груди выпячивались крепкими шарами. Необыкновенно широкие бедра круто выгибались от тонкой изогнутой талии и быстро спадали к узким коленям. Стройные длинные ноги попирали какое-то скорченное существо мерзкого вида. Изваяние якшини лучилось таким живым обаянием, что Тиллоттама могла часами смотреть на нее. В фигуре девушки, стоявшей здесь семнадцать веков, девадази находила сходство с собой, а свободная гордая поза статуи отражала ее собственные тайные стремления… «Анади Чарута, вечная красота…» — шептала Тиллоттама перед статуей, как мантру-заклинание.

Художник — его звали Тамралипта — тоже проявил особое внимание к статуе. Он любовался ею, рисовал карандашом и красками и каждый раз, когда шел работать, останавливался перед ней. Здесь и случилась их встреча.