Иван Ефремов - Тамралипта и Тиллоттама

Острая верхушка капюшона на темени монаха крестообразным движением поклонилась всем странам света.

Настоятель негромко прочитал положенные молитвы, затем простер вперед соединенные в пальцах руки.

— О, вы, могучие и несравненные духи Будд и бодисатв [2] Бодисатва (бодхисатва) — буквально «существо, стремящееся к просветлению», в буддийской мифологии человек, который принял решение стать буддой. ! Вы, взирающие благосклонными очами на трудные пути Земли! Будьте милостивы к путникам, всем идущим, едущим, всем ищущим, всем тоскующим о светлых переменах жизни…

Пусть эти кони, подхваченные ветрами священных гор, улетают далеко на холмы и равнины! Вашей силой, о, Будды и бодисатвы, о, священные боги высшего круга, пусть они станут живыми конями счастья для всех неведомых странников!..

Настоятель взмахнул широким рукавом — горсть вырезанных из плотной бумаги фигурок лошадей была подхвачена могучим ветром, фигурки взлетели вверх и унеслись вдаль, на юг, быстро исчезнув из глаз. Один за другим все монахи бросали со скалы белые фигурки, выпустил четыре коня и гуру. Тамралипта стоял в стороне и с внезапной грустью смотрел на полет белоснежных игрушечных коньков, чистых вестников добрых пожеланий. Вдруг гуру протянул ему последнего коня. Тамралипта послушно подошел к краю пропасти, протянул руку, но не разжал пальцев сразу. На крутом выступе слева над пропастью качался кустик ярких красных цветов, горевших среди черноты камня, точно пурпурные звезды. Сердце сжалось — красные цветы в черных волосах той, далекой, когда-то горели ярче, полыхая огнем живой прелести. Тамралипта пристально посмотрел в синеву горизонта, вздохнул и, наконец, разжал пальцы.

— Тебе, Тиллоттама! — едва слышно шептал он, пока его одинокий конь уносился к Индии.

Полет багряных стрел заката от золотой стены на западе еще продолжался, и красные отблески колыхались и танцевали над синими туманами за полями. Колонны и стены красного песчаника в глубине двора храма Шивы загорелись недобрым огнем. Зеркало чистой воды бассейна подернулось позолотой. Вдали умолк скрип водяного колеса. Легкий ветерок подул с северных холмов, уже тонувших в сумерках, и наполнил застоявшуюся духоту густым, влажным и тревожным ароматом цветов.

Храмы Бхутесвара стояли на окраине городка, широкой дугой обращенной к холмам. Немного восточнее, почти сливаясь с крайним храмом Шивы, стояли два заброшенных храма незапамятной древности, почти не тронутые временем. Более семнадцати веков тому назад искусные художники Индии изваяли множество статуй, покрыли резными фигурами колонны, стены и карнизы.

Наполняя двор нестройным шумом, смехом и выкриками, из темноты сумрачного входа выбежали семеро научей, храмовых танцовщиц. Звеня браслетами и цепочками, сверкая подведенными глазами, девушки столпились у внешних ворот, поджидая подъезжавшую с привычным скрипом повозку. Самая юная из научей вдруг задумалась, играя широкой золотой серьгой, продетой в правую ноздрю.

— Едем с нами, — окликнула она неподвижно сидевшую на ступенях у колонны девушку, полностью погрузившуюся в созерцание бликов солнца на воде бассейна, — едем, сегодня праздник у Кумарасвами, самого богатого купца в городе. Нужно много танцев и, наверное, много любви — значит, будет много рупий!..

И кокетливо изогнувшись, она сделала несколько движений танца весенней ночи. Сидевшая слабо улыбнулась и молча сделала грациозный отрицательный жест. Танцовщица постарше схватила девушку за руку и повлекла к подъезжающей повозке, шепча укоризненные слова.

— Я не знала, я хотела позвать ее с нами, она так красива! — оправдывалась девочка.

— Она не научи, она девадази, — сказала старшая, — и возлюбленная главного жреца Шивы, и потом… — она притронулась к синей точке между бровей девочки, означавшей ее принадлежность к третьей касте — вайшья.

— Разве у нее красный знак? — спросила первая, карабкаясь по высокому колесу и хватаясь за протянутые руки подруг.

— Вы о чем болтаете? — вмешалась высокая науча с большим ртом и крупными зубами — дхик!.. Сплетни о Тиллоттаме…

Повозка отъехала, и наступила тишина. Быстро упали сумерки, угас золотой пруд, а над рощей, за дорогой заблестел узенький серп новой луны. Колонны и выступы стен храма потемнели и как бы сдвинулись, тесня маленькую площадку двора. Девушка на ступенях еще ниже поникла головой, опустив плечи и зажав в коленях ладони. Казалось, не двор храма, а ее собственное сердце сдавили эти высокие колонны, обступили отовсюду, заслонили окружающий мир, отделив от остальных людей ее, девадази храма Шивы, обвенчанную с огромным черным лингамом, символом мужской силы. Целый ряд этих каменных столбиков торчит во внутреннем дворе, и благочестивые юные жены мажут их расширенные верхушки растопленным маслом, моля новой жизни у жестокого бога разрушения.