Григорий Федосеев - Живые борются

«Видел сохатого, пошел его следом, если сегодня не вернусь — спускайтесь сами к реке. Материал сожгите. Хорьков».

Он положил записку на видном месте, поправил огонь и, окинув взглядом спящих, ушел, захватив карабин.

Тишь и прохлада окутывали землю. Наступал семнадцатый день страшного путешествия. Простертый внизу, за водораздельным хребтом, мир был полит золотым потоком восхода. Тайга казалась мертвой. В чутком воздухе шаги Хорькова отдавались взрывом, и звери успевали исчезнуть раньше, чем он их замечал. В одном месте ему попался глухарь. Птица сидела на дереве и была занята утренним туалетом. Тут уж было чем соблазниться, мяса хватило бы на хорошую похлебку для всех. Виктор Тимофеевич подобрался ближе, выглянул из-за лиственницы, приподнял карабин, выстрелил. Глухарь не обратил внимания на звук, продолжая чистить клюв о сучок, на котором сидел. Хорьков плотнее прижал ложу карабина к плечу, но руки продолжали трястись, мушка прыгала. Хорьков снова выстрелил, еще и еще. Глухарь, взмахнув крыльями, скрылся за вершинами соседних деревьев.

Долго следил Хорьков за удаляющейся птицей. Он еще стрелял по вывернутым корням с пластами земли, напоминавшим какое-то животное, гонялся за недавно оперившимися маленькими рябчиками, но тоже неудачно. От потери крови Хорьков окончательно ослаб. Земля под ним потеряла устойчивость. Лес катился то в одну, то в другую сторону. В ушах не прекращался звон. Хорьков со страхом подумал, что ему уже никогда не вернуться к своим на перевал, и пожалел, что не подложил им в костер побольше дров.

Внезапно пришла мысль о смерти. Но она не вызывала ни страха, ни желания бороться против нее. Виктор Тимофеевич почему-то вдруг повернул назад, бросился к водоразделу, бежал без цели, охваченный непонятным чувством, никогда не испытанным до этого. В голове молнией мелькнула мысль: только бы не потерять сознание, не упасть... Подошвы сапог липли к земле. Ноги подламывались под тяжестью расслабленного, тела, он заспотыкался, рука, выронив посох, еще пыталась ухватиться за лесину, но что-то помешало, он налетел на пень — и ничего не осталось: ни боли, ни леса, ни желаний...

А над хребтом стыла прозрачная тишина. Под елью горел костер. Его окружали трое молчавших путников:

— Сегодня подождем, может, вернется, а если совсем ушел — утром сожжем материал и поползем к Селиткану, идти у меня уже нет ног, — сказала Татьяна чужим голосом.

— Непременно пойдем, как-нибудь доберемся до реки, — ответил Борис.

— А я никуда не пойду, что хотите делайте! — сказал Абельдин, не отрывая глаз от земли.

— Ты почему ягоду не ешь? — спросила Татьяна.

— Противна она мне... Мяса бы...

— Милый Абельдин, ты же знаешь, что мяса нет, не думай о нем. Завтра мы спустимся к реке, сделаем плот и уплывем.

— Говорю, не пойду, ничего мне уже не надо. Если доберетесь до жилухи, не пишите матери обо мне, пусть думает, что я вернусь.

— Ну перестань, что ты раскис! — И голос Татьяны дрогнул.

Она кое-как дотянулась до. Абельдина, хотела утешить его, но нежные слова выпали из памяти. Девушка приложила ладонь к его голове и испуганно отдернула руку: лоб у Абельдина был устрашающе горяч.

К полудню тучи застелили небо. Виктор Тимофеевич лежал в глубоком забытьи, размяв при падении гнилой пень и примяв под себя ольховый куст. К голове и груди липли комары. Хорькова и разбудил их однотонный звон. Но он еще не чувствовал ни своего тела, ни рук, ни ног. Где-то глубоко внутри медленно пробуждалось сознание. Потом он ощутил болезненную пустоту в желудке, горечь во рту. Никак не мог разгадать — откуда доносится звон. Но вдруг в памяти всплыл пейзаж, что видел он перед собой в последний момент, теряя сознание, и тут все явилось вместе с физическим ощущением действительности.

Он повернулся на бок, открыл глаза. С земли шумно поднялся испуганный коршун. За ним бросилось врассыпную шкодливое воронье. Раскричались недовольные кукши.

— Нет, не дождетесь, проклятые! — вырвалось у Виктора Тимофеевича.

Небо было в тучах, без солнца, и он не мог определить, как долго пролежал на этой жесткой траве и как далеко он находится от своих. Ему казалось, что он спустился в какую-то глубину, в неведомый мир. И вдруг со дна долины ветерок принес еле уловимый шум реки. Словно выстрел, поразили путника эти звуки. Сразу определилось место, вернулось упорство во что бы то ни стало добраться до Селиткана.

Хорьков поднялся, стоял долго, опираясь на широко расставленные ноги, как бы проверяя их. Он разыскал оброненный карабин, поднял с земли посох и медленно зашагал на звук.