А Адалис - Абджед, хевез, хютти... Роман приключений. Том 4

Это, к несчастью, не улучшало их теперешнего положения. Вдобавок, у обоих летчиков начали нестерпимо болеть глаза; даже сквозь опущенные веки ослепительно мерцало ярко-оранжевое солнце. Уикли осенила внезапная догадка:

— Вы когда-нибудь видели солнечное затмение, лейтенант?

— Да, конечно, и, вероятно больше не увижу! Но на кой черт…

— Копченые стекла.

Это, действительно, было выходом. Последним усилием раскрыв глаза, Арт нашел брошенные маски. Уикли вымочил в бензине и зажег подкладку своего шлема. Скоро стеклянные глаза масок почернели от дыма. Следующим в очереди бедствием был нестерпимый холод.

— У вас еще осталось несколько крошек энергии, Джонни?

— Нет, ничего нет.

Арт собрал деревянные части аппарата и развел костер. Мысль о котелке и провизии удесятерила голод. Они выпили половину спирта, оставшегося во фляжках. Вместе с теплом по жилам разлилась жажда жизни, но здравого смысла спирт заглушить не мог, и сознание безнадежности оставалось по-прежнему ясным.

Время шло к ночи. Солнце уже лежало на западе, красное и прозрачное, как детский воздушный шар. От скорчившихся обломков машины легли густые фиолетовые тени. В абсолютной тишине потрескивали печальные останки RW12.

— Джонни!

Уикли молчал, закусив губу.

— Джонни, вы слышите? Если ночью у нас не будет огня, нам конец.

Уикли понял.

— Зажечь аэроплан?

— Да. Деревянную обшивку, бензин и масло. Постепенно.

На сей раз вспышка надежды пришлась на долю Джонни. Он хлопнул себя рукой по лбу:

— Если тут в окрестностях есть хоть одна собака, Броунинг, нас заметят, нас должны заметить! Не может быть, чтобы нас не заметили! Огонь покажет себя.

Оба робко улыбнулись.

— Только…

— Что только?

— Там профессор…

Броунинг поднял брови.

— Тем лучше. У него будут классические похороны.

Вместо того, чтобы отдыхать на крошечном паласе, брошенном на берег реки, и потягивать сладкий табак из новенького чилима, владелец всех этих богатств взволнованно ходил взад и вперед от куста до куста арчи. Галочка, скромно отвернувшаяся, чтобы не видеть купанья «женихов», готовила к ужину худого козленка. Сережа уже полуодетый лежал на животе и с сожалением разглядывал тощие, сиреневые ляжки приятеля. Привязанный к дереву пятнадцатирублевый ишак трубил, вытянув голову. Ночной отдых был обеспечен.

Галочка нагнала путешественников в первый же день их бегства из украинской деревеньки. Жизнь манила ее, получужая семья не связывала, а издевательства односельчан и страх Грицьковой мести казались страшнее неведомых опасностей. Родители Галочки давно померли, и она жила чуть ли не батрачкой в семье дальнего родича. Тяжелая жизнь научила ее решительным поступкам, а труд — смелым мыслям. Приход чужих послужил толчком к бегству в широкий мир, существование которого она подозревала с детства. В трагикомическую экспедицию Галочка вносила свежесть и здравый смысл.

В нынешний вечер Козодоевским овладела новая тревога. Это был страх землетрясений. За все путешествие по неустойчивой стране молодым людям не довелось испытать ни одного подземного толчка, но именно это обстоятельство казалось удручающим. «Тем хуже, — взывал Борис, — чем дольше их нет, тем скорей они будут». Он верил вдобавок в существование «сейсмографического» сердца, чувствующего, как животные и птицы, вулканическую работу земли. К вящему удовольствию Сережи, он предсказывал землетрясение ежедневно, а сегодня категорически требовал перенесения ночевки подальше от подножия горы. Над одной из вершин ему примерещился тонкий дымок, быстро пропавший. Ни Сергей, ни Галочка не могли уловить и тени дыма. «Пуганая ворона куста боится», — резюмировал Сергей и, честно допросив самого себя, подтвердил «самовнушение».

Двумя часами позже, когда палас, чилим и жиденькие подушки были перенесены в импровизированную палатку, Козодоевский бросил:

— Можете спать, я буду сторожить вулкан.

С детским упрямством Сергей стоял на своем:

— В Туркестане вулканов нет.

Борисом овладело бешенство:

— Неуч! — проскрипел он.

Ответом послужил раздавшийся через несколько минут храп. Галочка с опозданием заметила сквозь сон: «Ото, дурень». Козодоевский сел по-мусульмански у входа в палатку. Он снял с шеи и раскрыл полотняную ладанку. При звездном свете блеснуло пять оставшихся от пути поповских монет: два старинных польских злотых, один надкусанный полуимпериал и пара золотых туманов. Передав по смутной симпатии деньги именно Борису, поп оказал ему большую услугу. В качестве кассира экспедиции Борис чувствовал себя самостоятельнее и свободнее, чем раньше. «От Таш-Кургана поверну обратно на Ош и Скобелев», — подумал он и приподнял голову. Крик животного ужаса сорвался с его губ. Небо над горой розовело заревом. На линии снегов пылали пятна раскаленной лавы.