Барбара Хэмбли - Князья Преисподней

Тогда она вовремя вернулась домой и успела порвать оставленную записку до того, как ее обнаружила няня, которая придерживалась весьма строгих взглядов на поведение, приличествующее маленьким девочкам. Но теперь, лежа в чужой холодной кровати в пекинской гостинице, Лидия во сне каким-то образом перенеслась в особняк с закрытыми ставнями и снова шла по его полутемным комнатам, как всегда бывало в снах, которые преследовали ее с того самого дня. Вот гостиная с модными золочеными обоями и безделушками в японском стиле — сохранился даже запах сухих духов. Спальня ее матери, подушки на псевдомавританской кровати — последний крик моды в тот год, — сложенные аккуратной ало-синей горкой, словно мать никогда не опиралась на них. Безмолвие, в котором ее собственные робкие шаги по коврам отдаются мелодичным шуршанием.

Иногда ей снилось, что в доме никого нет, кроме нее. Иногда она знала, что родители где-то рядом, но никак не могла их найти.

Сегодня в ее сне был кто-то еще.

Кто-то незнакомый. Пугающий, древний и холодный, как межзвездная тьма. Кто-то, кого она не может видеть, кто вслушивается в ее дыхание и вдыхает запах крови в ее венах.

Этот кто-то знал ее имя.

Испугавшись, Лидия решила вернуться на первый этаж — во сне она взломала замок на кухонной двери, хотя на самом деле научилась вскрывать замки только в пятнадцать лет, после знакомства с Джейми…Но комнаты вокруг нее продолжали меняться. Она прошла через скромную спальню, которую в первый год обучения в Швейцарии, в закрытом пансионе мадам Шаппеделен, делила с неприятной немкой — как там ее звали? Гретхен? Гретель? Откуда здесь пансионатская комната?.. За окном в лунном свете серебрилось озеро Комо… За дверью вместо коридора обнаружился храм Вечной гармонии с его длинным рядом статуй, конец которого терялся где-то в сумраке. Князья преисподней. Вот только некоторые из них вовсе не были статуями, они следили за ней, поводя кошачьими глазами, в которых отражался свет одинокой свечи.

Она подобрала подол и ускорила шаг, зная, что очень скоро они обретут подвижность и погонятся за ней…

Пройдя через дверь рядом с алтарем, она очутилась в гостиной на верхнем этаже их дома на Холиуэлл-стрит в Оксфорде.

Сидевший на месте Джейми Исидро произнес: «Сударыня».

Лидия проснулась. Керосиновая лампа, освещавшая спальню, все еще горела. Ее янтарный свет падал на книги и журналы, в беспорядке разбросанные по бело-голубому стеганому одеялу. Шторы на окне колыхались и слегка раздувались под неумолчный погребальный плач прилетевшего из пустыни ветра. Воздух пах пылью.

Она нащупала очки, встала, завернувшись в халат — в спальне царил холод, и одному небу известно, сколько сейчас было времени, — и попыталась снова закрутить в узел толстую рыжую косу, в которой кое-где еще оставались шпильки. Она прекрасно знала, кто ждет ее в передней комнате.

Он действительно ждал ее.

— Сударыня, — дон Симон Исидро поднялся из стоявшего рядом с камином кресла и склонил голову.

Лидия замерла в дверном проеме. «Ты знала, что он в Пекине», — напомнила она самой себе. И между ними ничего не было, не могло быть. Ничто не может связывать живых и мертвых.

И все же что-то их связывало.

— Симон.

Он развел огонь — всего несколько минут назад, судя по пламени и по тому, что в комнате все еще было холодно. Его пальцы, когда он взял ее за руку, чтобы подвести ко второму креслу, были холодны, как мрамор, но в них не ощущалось свойственной мертвой плоти вялости, знакомой Лидии по занятиям в анатомическом зале больницы. Невольно она отметила, что ее гость выглядит изможденным, как бывало тогда, когда он много ночей воздерживался от крови.

Она подавила желание удержать его пальцы в своих.

— Джеймс поручил мне передать вам, что с ним все в порядке.

Лидия глубоко вздохнула. Он тот, кто он есть. Протянуть руки к огню. Они не дрожат, нет. Она знала, что он такое, понимала, чувствовала, и все же… Он — Симон, этим все сказано.

— Вы виделись с ним?

— Я проследовал за его рикшей в некое место во Внешнем городе, известное как переулок Чжулун, — свет от огня очертил его нос с горбинкой, скулы, придал теплый живой оттенок его коже. — Я удостоверился, что человек, к которому он обратился, в самом деле предоставил ему убежище и не покушается на его жизнь. Более я не посмел задерживаться.

Он слегка наклонил голову, прислушиваясь к чему-то, глаза приняли несколько отстраненное выражение. Даже в этот час ночи из-за высокой городской стены доносились едва слышимые голоса прохожих и звон колокольчиков на возках рикш.